Перевал Дятлова forever

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Перевал Дятлова forever » Другие интересные темы » Человеческие истории


Человеческие истории

Сообщений 1 страница 11 из 11

1

Хочется рассказать об одной очень необыкновенной истории, связанной с нашими последними императорами и друзьями этой императорской семьи.

https://i2.imageban.ru/out/2023/02/08/17f4247a047188ae6b30e2fdc3428814.png

http://rxpress.spb.ru/media/file/binary … rk_pdf.pdf

Маргарита Сергеевна Хитрово (в замужестве Эрдели) (17.10.1895 - †26.03.1952, NYC, New Jersey, USA), Рита – фрейлина Высочайшего Двора. Принадлежала к старинному дворянскому аристократическому роду, основателем которого был Эдду-Хан по прозванию Сильно-Хитр, выехавший из Золотой Орды на службу Московскому князю во второй половине ХIV века. Фамилию Хитрово носят многие достойные сыны Русского Отечества, верой и правдой служившие русским царям в чине военных и мореплавателей, бояр и сенаторов, дипломатов и чиновников.
Отец – камергер Сергей Константинович Хитрово (1865 - †1931). Мать – Любовь Владимировна, ур. Молоствова (1865 - †1923) – правнучка знаменитого генералиссимуса Александра Суворова. Таким образом, Маргарита Хитрово по материнской линии является одной из праправнучек великого русского полководца. Помимо Маргариты в семье Хитрово было ещё девятеро братьев и сестёр: Константин, Владимир, Аркадий, Александр, Сергей, Михаил, Мария, Любовь и Ксения.
Маргарита Сергеевна с отличием окончила Смольный институт благородных девиц, получив шифр фрейлины, и, соответственно, была принята к Высочайшему двору в качестве фрейлины Императрицы Александры Федоровны. Обладала легким и веселым нравом. Работала сестрой милосердия в Собственном Ее Императорского Величества лазарете в Царском Селе вместе со старшими Великими Княжнами Ольгой и Татьяной, с которыми находилась в близких дружеских отношениях.

В письмах Государыни к Государю за этот период времени нередко упоминается имя Маргариты Хитрово.
«Бэби очень весело провел время в "маленьком доме" с Ириной Толстой и Ритой Хитрово, – они вместе играли" (Письмо Государыни от 24 авг.1915 г.).
«Я просила пригласить Риту, Шахбегова, Кикнадзе и Деменкова к детям, чтобы провести приятно вечер, так как они не идут сегодня в лазарет и скучали бы без своих друзей…» (Письмо Государыни от 14 нояб.1915 г.).

Государыня Императрица Александра Феодоровна была очень разборчива в выборе друзей для своих детей. Анна Александровна Танеева (Вырубова) по этому поводу пишет в своих воспоминаниях: «Императрица боялась дурного влияния свитских барышень и даже не любила, когда её дети виделись с двоюродной сестрой Ириной Александровной».

Фрейлина Маргарита Хитрово, бывшая ровесницей Великой княжне Ольге Николаевне, составляла исключение. Её дружбе со старшими дочерьми Императора Ольгой и Татьяной никто не возбранял.
В период заключения Царской Семьи в Александровском дворце писала письма Великой княжне Ольге Николаевне. Комендант дворца полковник Кобылинский выразил удивление тому, что Маргарита подписывала свои письма собственным именем, в то время, как многие, отправляя корреспонденцию Царской Семье, не делали этого, как выразился Кобылинский: «трусят обнаружить свои отношения к Царской Семье. Вот вы прямо и открыто подписываетесь своим именем. А другие скрывают свои имена. Представьте себе, переписка попадет в руки теперешней власти и меня спросят: от кого эти письма?
Передайте, пожалуйста, авторам, что я прошу их прийти ко мне…»

Пыталась проникнуть во дворец, но безуспешно.

По свидетельствам современников, Рита была девушкой романтического склада, не лишенная артистизма. Её буйная фантазия подтолкнула её к авантюрному решению: самостоятельно, в одиночку поехать на выручку Царской Семье в Тобольск. Её необдуманный поступок, всё же более проистекает из её внутреннего благородства, был окрыляем чувством самоотверженности, чем-то сродни жертвенному порыву жен декабристов, некогда добровольно отправившихся в Сибирь вслед своим мужьям.

Подробности её отъезда в Тобольск в августе 1917 г. известны из книги Татьяны Мельник-Боткиной «Воспоминания о Царской Семье». Она пишет:
«Однажды ко мне в лазарет, как раз в начале корниловского движения, когда вокруг Царского уже были вырыты окопы, а корниловские войска стояли на станции Дно, приехала и раньше часто бывавшая у меня фрейлина Маргарита Сергеевна Хитрово, работавшая вместе с Их Высочествами в собственном Её Величества лазарете и страстная поклонница всей Царской Семьи.
– Я еду в Тобольск — объявила она мне.
Я уже раньше слышала об ее намерении ехать в Тобольск, но не ожидала, что это будет так скоро после их отъезда.
– Я еду завтра, у меня билет уже есть, а чтобы не возбуждать подозрения, я еду как будто бы на поклонение мощам Иоанна Тобольского. Туда много ездят, отчего же я не могу поехать на богомолье? А Вы мне дайте письмо, если хотите.
[size=12]Я дала ей письмо к моему отцу, и она отправилась, взяв еще много писем к лицам свиты и даже Их Величествам… <…>
Уезжая, она вся закуталась в пакеты со всевозможной корреспонденцией, а с пути писала открытки родственникам следующего содержания: «Я теперь похудела, так как переложила всё в подушку» или «Население относится отлично, всё подготовляется с успехом» и т.д.». [/size]

Путевые записки М. Хитрово были перехвачены, о содержании доложено Керенскому, который не замедлил дать телеграмму-распоряжение прокурору Тобольского окружного суда: «Из Петрограда. Вне очереди. Предписываю установить строгий надзор за всеми приезжающими на пароходе в Тобольск… Исключительное внимание обратите приезд Маргариты Сергеевны Хитрово, молодой светской девушки, которую немедленно арестовать на пароходе, обыскать, отобрать все письма, паспорты и печатные произведения, все вещи, деньги, обратите внимание на подушки. Керенский».
В Тобольск Маргарита Хитрово благополучно прибыла 18 августа 1917 года.

Татьяна Мельник: «Приехав в Тобольск, она моментально направилась в дом, где помешалась свита, и наткнулась на графиню Гендрикову, которая провела её в свою комнату. Затем туда же пришел мой отец, и они все мирно разговаривали, когда появился Кобылинский и объявил, что он вынужден арестовать Хитрово. Корреспонденция была отобрана, у графини Гендриковой сделали обыск, и её, моего отца, и Хитрово допрашивали, причем последняя, говорят, держала себя очень вызывающе. Затем её под конвоем отправили в Петроград. <…>
Вслед за тем приехал [в Петроград] Макаров, на смену которому в Тобольск был послан комиссар Панкратов с помощником — прапорщиком Никольским. <…>
Для Их Величеств последствия были, несомненно, неприятные, так как из-за этого уволили Макарова, человека, безусловно, иначе настроенного, чем Панкратов».

Приезд Маргариты Хитрово в Тобольск и скорый её арест нашёл отражение в дневниковых записях Николая II: «15-го августа. Пятница. Утро было серое и холодное, около часа вышло солнце, и день настал отличный… Утром на улице появилась Рита Хитрово, приехавшая из Петрограда, и побывала у Настеньки Гендр[иковой]. Этого было достаточно, чтобы вечером у них провели обыск. Чорт знает что такое!».
Из дневника Государя от 19 августа 1917 г.: «… Настенька лишена права прогулок по улицам в течение нескольких дней, а бедная Рита Хитрово должна была выехать обратно с вечерним пароходом…»
О том же с горечью пишет и Государыня Императрица Александра Феодоровна: «Риту снова отослали пароходом, я полагаю, в Москву. Нам не дали иконы, леденцы и жакет, которые она привезла».
По поводу инцидента. прокурор Тобольского окружного суда Корякин дал отчёт лично Керенскому от 22 августа 1917 г: «… Доношу, что 18 текущего августа в 8 часов утра, получив и лично расшифровав телеграмму, я установил наблюдение за всеми приезжающими и уезжающими из Тобольска лицами… По прибытии Хитрово, я опросил ее… После опроса был произведен личный обыск у Хитрово, она была арестована… а затем передана 19 августа Тобольскому губернскому комиссару для доставки её под надежной охраной в Москву, в распоряжение прокурора Московской Судебной палаты… Все лица,
на которых имелись указания, опрошены и… обысканы, но обыски и опросы положительных результатов не дали и лишь подтвердили, что Хитрово, до обожания преданная Семье бывшего Императора, приезжала в Тобольск узнать и, если возможно, увидеть издали бывшую Царскую Семью… К изложенному добавляю, что комиссар Макаров и член Гос. думы Вершинин, равно как и комендант полковник Кобылинский никакого шифра не имели».

В отношении М.С. Хитрово началось расследование, которое проводил прокурор Московской Судебной палаты А.Ф. Стааль.
Из донесения А.Ф. Стааля Керенскому от 25 августа 1917 г. следует, что, Хитрово виделась с полковником дважды, но о содержании их бесед «… ни прокурор (Корякин), ни Кобылинский не сочли нужным закрепить в дознании… Что же касается препятствий, поставленных полковником Кобылинским… В этом вопросе Вы являетесь единственным компетентным судьей».
13 сентября прокурор А.Ф. Стааль в газете «Известия» сообщил, что обнаружены «следы гораздо более крупного предприятия», что «к Царю в Тобольск пытаются проникнуть 10 человек из Пятигорска».
[size=12]Позже при допросе следователем Соколовым Керенский показал, что «эти сведения не подтвердились… Собирались молодые люди, столь же воодушевленные, сколь и неопытные. До правительства дошли сильно преувеличенные слухи, так что пришлось заняться расследованием. Серьезной опасности не обнаружилось, дело было закрыто…».

В сентябре 1917 года следствие по делу М.С. Хитрово было прекращено. [/size]
Татьяна Мельник (Боткина): «Бедная Хитрово была очень поражена всем случившимся, не представляя себе, что исключительно её странное поведение повело к её аресту, а её приезд – к удалению Макарова и смене его на более доверенное лицо».
После всего пережитого Маргарита продолжила переписку с семьей бывшего Императора, которая не прерывалась вплоть до весны 1918 года, когда Царская Семья была вывезена из Тобольска в Екатеринбург. Всего Маргарита Сергеевна Хитрово получила от Царственных узников 27 писем.

Можно лишь отчасти согласиться с мнением исследователей В.М. Хрусталева, Л. А. Лыковой, которые пишут, что: «Дело фрейлины Маргариты Хитрово, так до конца и не выясненное, но якобы свидетельствующее о контрреволюционном заговоре, подтолкнуло Временное правительство к принятию постановления об аресте Великого князя Михаила Александровича и его супруги графини Н. С. Брасовой, а также великого князя Павла Александровича, его жены княгини О. В. Палей и их сына князя Владимира Палея. В газетах подробно описывались, аресты, произведенные 21 августа 1917 года».
Причина ареста Вел. Князей и их близких не в Маргарите Хитрово, необдуманные действия которой послужили лишь мелким, незначительным поводом для реализации глобальных планов, успешному совершению которых способствовали сами же Вел. Князья.

Внешне безобидная, с оттенком весёлого приключения и благополучно завершившаяся для Маргариты Хитрово история имела неблагоприятные последствия не только для представителей рода Романовых, пребывавших до того момента на свободе, но и для людей, кто, действительно, трезво оценивая ситуацию, и сознательно идя на риск, пытался серьёзно решить задачу спасения Царской Семьи.
К их числу, прежде всего, следует отнести зятя старца Григория Распутина – Бориса Николаевича Соловьева, который прибыл в Тобольск в январе 1918 г. по поручению Анны Александровны Танеевой (Вырубовой). В Тобольске он соединил свои усилия с корнетом Уланского Её Величества полка Сергеем Владимировичем Марковым. После смерти Соловьёва Маркову вдовой Соловьёва была передана тетрадь личных записей Бориса Николаевича, которые были опубликованы Марковым в книге «Покинутая Царская Семья». Приведём некоторые отрывки из записей Б.Н. Соловьёва, где сказано о Маргарите Хитрово.
Прибыв поездом в Тюмень, Борис Николаевич направился к своим родственникам в Покровское: «К обеденному времени ямщик уже стучался в ворота дома моей жены, а через минуту моя теща, шурин Димитрий и все домашние наперерыв спешили обнять меня, закидывая массой вопросов, на которые я едва успевал отвечать. Только после обеда, когда я остался наедине с моей тещей и Димитрием, я рассказал им о цели моего путешествия.

Они сообщили мне, что поездка в Тобольск не безопасна, так как после ареста и высылки каких-то приезжих офицеров и придворной дамы (как я понял, речь шла о М. С. Хитрово), власти тщательно наблюдали за всеми приезжими, а тем более теперь, зимою, их очень мало».

В Тобольске Соловьёв встретился с епископом Тобольским Гермогеном (Долганевым), который сказал Соловьёву следующее: «Я пастырь, я призван духовно пасти моих верующих чад. Я по своему положению
у всех на глазах. Я не могу быть ни конспиратором, ни организатором тайного общества, кое должно быть тайным, ты это и сам понимаешь... Добился негласной связи с Царской Семьей и поддерживаю Ее не только духовно, но. по возможности, и материально, но эта последняя помощь ничто перед тем, что нужно было бы сделать... Когда Их Величества перевезли в наши края, я был уверен, что непосредственно приедет, действительно, строго конспиративно не одно лицо, а целый ряд преданных и верных Им людей.

У меня и в мыслях не было помышлять о добывании материальных средств, я не говорю уж, для Их спасения, а для Их повседневной жизни. В прошлом сентябре исподволь да разумно можно было многих людей здесь разместить, ну, а теперь.., Теперь все изменилось. Много напортило неудачное появление здесь М. С. Хитрово. Я ни на минуту не сомневался и не сомневаюсь в её преданности и безграничной любви к Царской Семье, но она была слишком малоосмотрительна во время своей поездки. И разве от неё можно требовать какой-то партийной конспирации, присущей нашим противникам? Не нам судить
её за её искреннее желание помочь Их Величествам. Потом приехало несколько человек офицеров. Нашумели, наболтали лишнего и были высланы. Результатом всего этого явилось строгое наблюдение за всеми приезжими. Теперь оно несколько ослабло, потому что за последние месяцы никто сюда не приезжал, но всё советую тебе быть осторожным. Помни, что всякий опрометчивый шаг с нашей стороны может быть гибелью для Тех, о ком мы заботимся...»

Встретился Борис Николаевич и с отцом Алексеем Васильевым: «Я спросил, знает ли он Кобылинского. О. Васильев ответил, что знает отлично, и сразу же стал предостерегать меня относительно последнего, говоря, что Кобылинский играет на два фронта и благодаря ему была выслана из Тобольска фрейлина Хитрово и два офицера братья Раевские. Раевских он знал отлично, так как они бывали у него. Они произвели на него впечатление очень молодых людей, вернее, мальчиков школьного возраста, начитавшихся Жюль Верна и пр., занятных и увлекавших молодежь романов с приключениями».
Наверное, характеристика, данная о. Алексеем братьям Раевским, применима и в отношении Маргариты Хитрово.

И всё же невозможно Маргарите Хитрово вынести строгий суд. Её действия – не авантюра, а отчаянная попытка, достойная всякого уважения. Её поступок – укор тем же самым представителям рода Романовых, и всем тем, кто, оставаясь на свободе, обладая трезвым умом и здравым рассудком, будучи во всеоружии своего опыта, силы, связей, предприимчивости, изобретательности, хладнокровия, мужества и решительности, не нашли в себе нравственной силы также стремительно поспешить на выручку своим Венценосцам. Нравственный поступок Маргариты Хитрово – это суд, но не ей, а им –
«сильным людям во Израиле», по чьей вине погиб Русский Самодержец и пала самодержавная Россия.

Дальнейшая судьба Маргариты Хитрово складывалась следующим образом. Двое её братьев сражались в рядах Белой армии и погибли на фронте. В апреле 1919 года Маргарита, опасаясь ареста, перебралась в Одессу. Из Петрограда она вывезла пакет с личным архивом, который решилась передать французскому офицеру. Вместе с ним архив отправился в Париж. Какое-то время Маргарита оставалась в Одессе, затем навсегда покинула Россию. Она осела в Сербии, где вышла замуж за Владимира Георгиевича Эрдели (1883 - 1959, Нью-Йорк). У них родился сын Николай, которого ласково называли “Буня”.

После революции семья Хитрово также эмигрировала из России. Мать Маргариты – Любовь Владимировна Хитрово умерла в Югославии в 1923 году, отец Сергей Константинович скончался, по-видимому, тамже в 1931 году. После окончания Второй Мировой войны Маргарита Сергеевна вместе с мужем и сыном оказались в лагере для перемещенных лиц (беженцев) в Зальцбурге, Австрия. Им
понадобилось четыре года, чтобы, в конце концов, эмигрировать через Латинскую Америку в Соединенные Штаты, в Нью-Йорк. К ним присоединился другой брат Маргариты Сергеевны – Михаил. Жили они бедно, при том, что Владимир Георгиевич был очень болен.

Маргарита Сергеевна посылала письма представителям рода Романовых, эмигрировавшим в США, умоляя помочь им хотя бы оплатить поездку в Европу для того, чтобы найти те исторические реликвии, которые принадлежали Романовым, и которые она некогда бережно хранила, но вынуждена была передать благородному французскому офицеру. Не оставляя надежды, она писала: «Дорогие мои, простите меня».

Скончалась Маргарита Сергеевна 26 марта 1952 года в Нью-Йорке (по другим источникам в Нью Джерси – NYC, New Jersey, USA). Похоронена на кладбище женского монастыря Новое Дивеево (Novoye Diveyevo Monastery), где хранятся царские святыни: крест из Ипатьевского дома в Екатеринбурге, а также два образа Спасителя, принадлежавшие Николаю II и находившиеся с Царской семьей в Тобольске и
Екатеринбурге.

Всё же её надежды оправдались, но уже после её смерти. В 2009 году архив Маргариты Сергеевны Эрдели (Хитрово) благополучно возвратился на Родину.

Корреспондент РИА Новостей Дмитрий Виноградов восстановил подробности истории обретения личного архива Маргариты Хитрово, основную часть которого составили письма Её Царственных Друзей из заточения, а также фотографии и предметы.
Эта история, изложенная Дмитрием Виноградовым, началась в Одессе с одной «странной встречи», которая произошла в апреле 1919 года. «К французскому морскому офицеру подошла хорошо одетая русская девушка – сразу видно, из "бывших", коими была тогда наводнена Одесса. Офицер напрягся – он ожидал просьб взять на борт военного корабля и вывезти из России, что было строжайше
запрещено.

Однако девушка всего лишь протянула французу средних размеров пакет. По её словам, это был её личный архив "с чрезвычайно дорогими её сердцу" письмами и реликвиями. Она просила вывезти архив во Францию и обещала когда-нибудь прийти за ним. Галантный офицер, конечно, не мог отказать несчастной девушке, которая должна была остаться здесь, в охваченной хаосом Одессе. Оставив адрес во Франции, офицер отправился на судно …».

Таинственной незнакомкой была Маргарита Хитрово, бывшая фрейлина Высочайшего двора. За переданным в Одессе пакетом к французскому офицеру так никто и не пришёл, пока – продолжает Дмитрий Виноградов: «Незадолго до Второй мировой войны в одном из парижских ресторанов обедала компания русских. Они оживленно беседовали по-русски, прозвучала фамилия Хитрово. К их столику подошел француз, уточнил, правильно ли он услышал фамилию, и рассказал, что владелец фирмы, в которой он работает, давно разыскивает Маргариту Хитрово, которая когда-то давно в Одессе передала ему на хранение некий сверток.
Среди присутствовавших оказался полковник Владимир Хитрово – родной брат Маргариты. Так архив бывшей фрейлины вернулся в её семью. Когда же на европейском континенте вновь начинается кровопролитная война, Владимир Хитрово уезжает в Латинскую Америку. Его потомки до сих пор живут в Венесуэле.
В марте 2009 года после долгих переговоров с участием МИД и лидеров дворянских обществ архив Хитрово был передан властям России. Церемония прошла торжественно, в особняке МИД РФ на Спиридоновке, с участием главы МИД Сергея Лаврова».

На сайте Императорского Православного Палестинского Общества в заметке от 20 марта 2009 г. приведены подробности исторического события, заслуживающие внимания:
«Около 100 документов и предметов времен последнего российского императора Николая II передано потомками старинного дворянского рода Хитрово в дар Федеральному архивному агентству РФ (Росархиву). Торжественная церемония передачи реликвий, сохраненных фрейлиной супруги Николая II Александры Федоровны Маргаритой Хитрово, прошла сегодня в особняке МИД РФ на Спиридоновке. В настоящее время потомки этого рода проживают в США, Швейцарии и Венесуэле.
– Россия благодарна потомкам древнего дворянского рода Хитрово, приближенного к царской семье, которые передали исторические реликвии Государственному архиву Российской Федерации (ГАРФ). Это очень волнующий день, – сказал министр иностранных дел России Сергей Лавров, выступая на церемонии.
– Сегодня на родину вернулись реликвии, переданные на безвозмездной основе от хорошо известной в России семьи Хитрово». Он напомнил, что «эта семья дала России великих полководцев – Суворова и Кутузова, была очень приближена к императорскому дому Романовых.

П.С. Имя этого французского офицера - НЕИЗВЕСТНЫЙ. Вот такие были раньше люди у французов. Хранили и передали. Не попытавшись ни продать и ни получить славу.

0

2

https://45parallel.net/vyacheslav_lobac … r_chast_9/

О том, как любили и уважали дедушку Колю, свидетельствует такой факт, случившийся уже после его смерти. У него был друг – механик в морском порту. В 1935 году его на пару лет направляют на стажировку в Америку. Оттуда он в 1937 году привозит Форд последней модели. Автомобиль верой и правдой служил ему до 1961 года, и тут у него полетел задний мост. А друг уже занимал должность главного механика порта, и понятно, что возможности починить свою машину у него были неограниченные. Но ничего не получалось у наших умельцев. И тогда он пишет письмо на фирму примерного такого содержания: «Уважаемый господин Форд! Я такой-то был в Штатах на стажировке в 1935–1937 годах, где приобрёл Форд последней модели. Машина безупречно ездила по нашим разбитым дорогам, и ни разу меня не подводила. А тут вышел из строя задний мост. Не могли бы вы меня выручить с этой проблемой. И ещё вопрос: могу ли я конвертировать рубли в американском консульстве Владивостока, чтобы рассчитаться с вами? С уважением, имярек».

Примерно через два месяца на имя этого человека приходит по морю контейнер с сопроводительным письмом. Передаю его смысл: «Уважаемый Господин! Вы поставили нас в затруднительное положение, так, как названная вами модель Форда давно не выпускается. Однако наши мастера сумели изготовить мост по старым чертежам в единичном экземпляре. Извиняюсь, но без вашего ведома мы использовали ваше послание в рекламных целях. Чтобы компенсировать вам моральный ущерб, фирма дарит вам Форд последний модели. Также для успешного развития вашего предстоящего бизнеса дарим вам пять тысяч шариковых авторучек фирмы «Пакер». С уважением. Подпись: Форд».

Ничего себе история! Даже смахивает на анекдот! Но, тем не менее, это – правда! И, конечно, друг деда в те годы даже не мог и мечтать о каком-либо бизнесе. И вот он начинает направо и налево раздаривать четырёхцветные шариковые авторучки. Большую партию он отсылает в Брест бабушке Лиде, как знак памяти о её муже. Теперь уже бабушка Лида начинает раздаривать всем подряд эту необычную в те годы канцелярскую принадлежность. Мне досталось пять штук! Только продержались они у меня меньше двух месяцев. На одну я сел, другую потерял, третью украли, четвёртую сломал, с пятой тоже что-то случилось.

0

3

https://proza.ru/2004/07/20-22
http://www.k2x2.info/medicina/rasskazy_ … rta/p5.php
https://royallib.com/read/lomachinskiy_ … rta.html#0

ДРУЖБА РЯДОВОГО С ГЕНЕРАЛОМ И ХИРУРГИЯ ГЕНИАЛЬНОСТИ

ЧАСТЬ 1 (ДРУЖБА)

Не, не вру – большой хирург, блестящий учёный, прекрасный организатор, генерал-майор, профессор, но бомж. Точнее, БОМЖ – «без определённого места жительства», общепринятая советская аббревиатура. Генерал-бомж, начальник кафедры Военно-Полевой Хирургии ВМА в условиях развитого социализма. И это не осквернение памяти заслуженного человека – это он САМ себя так называл. А был Дед Дерябин, как кто-то из пролетарских классиков писал – человечищем весьма достойным!

Но давайте по порядку. Выпало мне на третьем курсе быть свидетелем на свадьбе у одного сокурсника. Ну а батяня у того курка был крутым военно-полевым хирургом (10 календарных лет на войнах по всему глобусу!). Вообще о «Дяде Эде» (в ЦВМУ кличка «Ленин») надо писать отдельно – личность того заслуживает. Ну, понятно теперь, какого калибра гости были у такого крупнокалиберного вояки?

Короче, сижу я, рядовой. С одной стороны - жених, с другой – генерал-майор м\с Дерябин в форме. За столами от эполетов и лампасов в глазах рябит. Ну как посмотрит какой генерал в мою сторону – мне по стойке смирно вытянуться охота. Видит Дерябин – сильно колдобит курка их присутствие. Ну а как перед ними бухать, если им же сдавать экзамены!? Тогда он тихо так, но властно, говорит мне: «Товарищ курсант, пройдите в коридор». Есть, товарищ генерал! Пять секунд – я в коридоре, а генерал следом неспешно идёт.
Ген. Дерябин совершенно неожиданно спрашивет: «Коньяк будешь?»
Я: «Никак нет, товарищ генерал!»
Ген. Дерябин: «Почему?»
Я: «Уставом Внутреней Службы не положено!»
Ген. Дерябин: «Ну и глупо!»
Я: «А Вам принести?»
Генерал: «А я уже взял!» - и достаёт из внутреннего кармана кителя плоскую фляжку из нержавейки с теснённым профилем Сталина. Свинчивает крышку, нюхает: «КВВК-армянский, 35 лет выдержки. Один мой ученик прислал – сейчас начгоспиталя в Ереване».
Я: «Ну если Вы не возражаете и не доложите...»
Генерал: «Ну ты что, и вправду c причудой?» Передразнивает: «Не вввозззражаете, да не дддоложите! Кому мне на тебя стучать? Самому Министру Обороны? Я чай генерал... Слушай, а ты сам не болтун?»
Я: «Да нет, вроде. Курсанты не жалуются.»
Генерал: «Правильно, курсанты не жалуются – курсанты болтунов бьют!»
Я (с обидой): «Не, ну чесслово, товарищ генерал, никому не скажу, что с Вами коньяк пил, если... если дадите, конечно.»
Дерябин протягивает мне фляжку: «Ладно, посмотрим. Вот мой предшественник, генерал Беркутов, он всех, кого к себе в адьюнктуру на ВПХ брал в лоб спрашивал – А ты не сволочь?»
Я: «Ну, я не знаю...»
Генерал: «Ой, хоть честно! Хирургию любишь?»
Я, глотая коньяк: «Не-а.»
Генерал: «Совсем?»
Я: «Совсем... Не, ну правда, абсолютно не люблю. Раньше баловался, в кружок, там, к Вам на кафедру ходил – да и то больше с Вовкой, ну с женихом сегодняшним, за компанию.»
Генерал: «Ага, значит подлизываться тебе незачем?»
Я: «Так точно, а коньяк какой хороший! Ну такой замечательный, я такого не пробовал, и фляжка такая красивая...»
Генерал сразу обрывает меня: «Да, ничего коньячок. А ты где живёшь?»
Я: «Как где!? На Втором Факультете, ну на Маркса девять.» (*Прим. – скорее всего проспект Карла Маркса сейчас переименован)
Генерал: «О, на Девятой Карламарле! Ха, и я тамже! Соседи мы с тобой, получается. Хотя, вообще-то я там нелегально. А если совсем откровенно – то я бомж.»
Я: «Шутите, товарищ генерал.»
Генерал: «Нет, не шучу. Так, проблемы личного плана... Ну, конечно, была у меня квартира генеральская – всё чин-чинарём. Решил не ссорится, отдал тем с кем жил – пусть радуются, а подробности не интересны. Мне то много не надо – спать в тепле, да книги читать при свете. Ну позвонил я генерал-полковнику Иванову, тот просто-полковнику Образцову – а этот куда денется, ну иди живи на 2-й Факультет, милости просим. Вон и до кафедры рукой подать. А документально оформлять не зачем – и так вокруг одна бюрократия. Так что можно записать меня в Книгу Рекордов Гинесса – я первый советский бомж-генерал!»
Я: «А мы Вам не мешаем?»
Генерал: «Это я вам мешаю. Как идёшь домой – дежурные при виде генеральской формы орут как полуумные – весь первый этаж «смирняют». Слушай, что-то мы с тобой, брат, заболтались. Свадьба, в конце концов, пора тебе возвращатся к исполнению своих свидетельских обязанностей – ну там Свидетельницу танцевать, балагурить, тосты говорить... И не сиди ты как на госэкзаменах! Что генерал не человек? А человеки на свдьбах веселятся. Значит так – хлебни-ка ещё моего коньячка и пошли в зал.»

Через неделю после этой свадьбы стоял я в наряде по курсу. В тот день заступил дежурным по факультету один прапор с курса годом старше, – за «добрый» нрав и любовь к уставному порядку все его Рексом звали. Звонит, значит, мне это животное «на тумбочку» - дневальный, гони своего Деж-по-Курсу ко мне в «аквариум» (так мы застеклённое КПП в вестибюле Факультета называли). Я вроде трубку телефонную положил, но телефон у нас был калечный, и рычажки не всегда хорошо вдавливались. Вот и случился конфуз – Рекс в своей «банке» слышит, как я во всю глотку ору: «Свистун, Игорёха, беги скорее вниз – тебя Рекс, псина-козлина рябая-кривомордая, по-срочному вызывает! Кто-кто, Рекс, говорю – дебильный «кусок» с 4-го курса!»

Пятнадцать секунд, и Рекс взлетел на наш этаж - быстрее, чем мой дежурный от толчка до двери добежал. Морда красная, от злости скулы ходят: «Дежурный, останетесь на этаже, мне нужен этот курсант на продолжительное время для уборки внизу». Игорёк пытался меня отмазать, но Рекс пригрозил нас всех в конце смены с наряда снять и паровозом на следующие сутки опять поставить «за прямое оскорбление прямого начальника» (дословно). Ну типа, как же так - я аж Деж-по-Факу, а вы – говно.

Заставил он меня полы на первом этаже мыть. В общем дело не хитрое, при сноровке за 20 минут управиться можно. Да как только я этаж домываю, он берёт подошву сапог своих извёсткой мажет и по мокрому полу ходит (как назло там что-то подбеливали, и извёстка в его конуре стояла). А вот уже отмыть извёстку!.. Как не стягивай воду – как высыхает, так и пол в белых разводах. Короче, кто мыл – тот знает. Ну мне делать нечего – всё равно всю ночь мудохаться. Уже я этаж раза три промыл, смотрю Дед Дерябин в спортивном костюме на другом конце коридора за мной внимательно наблюдает. А мне с чего-то ну такой неудобняк стало, вроде как я чем-то постыдным занимаюсь. Пока расстояние было порядочным я делал вид, что генерала не замечаю, а как домыл до него – ну что дальше притворятся, мы ж вроде знакомы: «Здравия желаю товарищ генерал», хоть тот и не в форме.
Генерал: «Привет. За что он так тебя?»
Я: «Да вроде как обозвал я его.»
Генерал: «Так «вроде как», или всё же обозвал?»
Я: «Да я сам не знаю, случайно вроде, хоть и нехорошо, за глаза получилось, - трубка на телефон не легла... Ладно, товарищ генерал, мне мыть надо...»
Генерал: «Да подожди, ты! У Рекса к утру упадёшь.»
Тут у меня швабра из рук выпала и челюсть отвисла: «Как Вы сказали, у Рекса? Я именно так его и назвал.»
Генерал: «Да так все его называют. Вообще-то я стараюсь жить незаметно, но уж героев Факультета знаю, тут как говорится, кто мало говорит – тот много слышит. Давай, пойдём ко мне чай пить, а то вот я старый стал – бессонница мучает, а до всяких снотворных-седативных не хочу привыкать.»
Я: «Товарищ генерал, а наряд?»
Генерал: «Честно сказать, я в дела Факультета ещё ни разу не вмешивался, но попробую тебя на пару часов освободить» - и пошёл в стекляшку дежурного.

Через минуту я сидел в генеральской комнатушке – точно такой, в которой жил сам, только я делил её с тремя подобными организмами. Конечно, обстановка у Дерябина отличалась от нашей - книжные полки, вешалка какого-то диковинного дерева, дубовый стол, небольшой сервант с набором красивой посуды. Там же стояла и обычная курсантская кровать со стандартным постельным комплектом и даже заправленная абсолютно по-курсантски – кирпичиком. Тот факт, что Начальник ВПХ оказался знаком до таких мелочей с нашим бытом, меня удивил. Пока генерал хлопотал с электроплиткой я решал головоломку – толи в русской армии способ заправки кроватей не меняется никогда, и тогда генерал научился ему ещё будучи рядовым, толи кто-то его научил уже на Факультете. Так этот вопрос и остался невыясненым.

Генерал похвастался своими заварочными чайниками. По его словам это лучшие в мире чайники. Для зелёного чая – китайские, из сычуанского фарфора с плетённой ручкой сверху, а для чёрного – индийские из стерлинга (сплава серебра с никелем) и эбонитовой ручкой сбоку. Чайники оказались подарками учеников-азиатов с 5-го «импортного» факультета. Генерал заварил какого-то экзотически-ароматного чая, разлил по чашкам, в каждую бухнул по доброй ложке коньяку (самого обычного Самтреста 3 звезды, ну того - за 5 руб. 75 коп). Себе взял кусок сахара, но в чай не положил, а положил в чайную ложку, залил вонючей валерианкой и морщась отправил в рот.

Почему-то мне стало абсолютно ясным душевное состояние этого деда – на предсознательном уровне пронеслись подобострастные лица молодых хирургов, шепотки за его спиной от «умудрённых коллег» с немыми вопросами – «а не пора ли, генерал, на покой; уйди – нам свежий старт нужен», и его собственная чудовищная тоска и одиночество, сроднее тому, что называют «одиночеством в толпе». Генерал с полчаса пытался создавать видимость диалога, якобы интересуясь нашей учёбой, но было видно, что это дань вежливости – то, что надо ему, как профессору Академии, он прекрасно знает и без моих комментариев. Затем дед пустился в воспоминания. Рассказывал много и интересно – жаль сразу не записал, а сейчас, через четверть века, разве упомнишь!

Но одна вещь мне врезалась в память намертво. Далеко за полночь Дед Дерябин наконец подустал, и я понял, что пора идти домывать пол или, если Рекс изменил свое решениее после генеральского визита, то спать. Я поблагодарил генерала и встал из-за стола на выход. Генерал тоже встал, и задумчтво посмотрел на настенный календарь: «Подожди минуту». Я остановился. «Слушай, ты можешь мне сделать маленькое дело?»
Я: «Ну, постараюсь. Только мне в город выход не скоро – я «залётчик», нарядов полно ещё».
Генерал: «Да не надо никуда выходить. Дел то, через Боткинскую перейти! Я бы не просил, да завтра учёный совет аж на пять вечера назначили – скорее всего опять до поздна затянут. Своих же просить не охота – опять судачить начнут...».»
Я: «Товарищ генерал, так что сделать то надо?»
Генерал: «Да ничёго по сути не надо – надо проторчать с шести до девяти перед Кафедрой или до прихода странного человека с ведром цветов. Быть с наружи, в здание не заходить. Ну а вечером ко мне сюда прийти и описать, что видел. Да не бойся ты, не шпионаж это. Если он завтра придёт – ты не ошибёшься, сразу его узнаешь! Так, задание понятно? Ну тогда после девяти жду с докладом, а в награду я тебе расскажу одну интересную историю. Ну всё. Спокойной ночи!»

ЧАСТЬ 2 (ХИРУРГИЯ)

К назначенному времени я был перед ВПХ. Жду. Вот уже старшина Сашка Захарьев погнал курс на вечерний выпас – на ужин (рыба плюс картошка пюре, три года, день в день без перемен). А скотопрогонная тропа -это прямо-мимо-возле меня, (помните, надеюсь, хоженный маршрут), ну и чтоб меня не заметили, я спятался за Боткиным, перемешаясь вокркг памятника по мере прохождения курса. Вскоре я понял, что мёрз не зря.

Прямо к крыльцу подкатила чёрная «Волга» с гос. номером. Быстро вылез шофёр в сером пиджаке и при галстуке – крепкий стриженный дядька КГБ-шного вида. Он как-то колко, наверное профессионально, осмотрел пятячёк перед зданием, затем открыл пассажирскую переднюю дверку и вытащил громадный букет цветов. Да каких! Там были каллы, белые лили, красные «короны» - ну те, что цветками вниз, и ещё какое-то чудо, похожее на наперстянку. Меня, привыкшего к зимннему репертуару «тюльпан-гвоздика» с лотков перед метро, букет потряс.

Наконец водила открыл заднюю дверь«персоналки» и помог вылезти пассажиру. Сразу стало ясно – какой-то туз. А вот сам туз выглядел странно. Нет, одет он был что надо – дорогущий плащ-пальто из натуральной чёрной кожи с меховой подбивкой, пожалуй тоже натуральной. На голове норковая шапка-«пирожок», как у совсем больших людей, всяких там членов ЦК или Политбюро.

Но первое, что бросилось в глаза – человек явно страдал тяжелыми неврологическими расстройствами. Его движения были плохо координированными и перемежались инволюнтарными «дёрганиями» всего тела, руки била крупная, почти паркинсоническая дрожь. Он опёрся на трость и сильно выбрасывая одну ногу в сторону заковылял к двери. Его шофёр не на шутку встревожился, что человек пошёл один, побежал и первый открыл дверь – даже не столько, чтобы помочь, как скорее убедиться, что в «тамбуре чисто». Я вдруг понял, что первый раз в жизни вижу «проводку»охраняемой персоны, ведь у наших гнерал-полковников, начальников ВМА и ЦВМУ, водилами были простые солдаты, а не bodyguards.

Второе, что совершенно сбило меня с толку – это страшное уродство. Голова «туза» была несиметричной из-за чудовищных деформаций черепа, один глаз выше другого, очки с сильными линзами явно сделаны на заказ, лицо всё в грубых старых шрамах, но в общем выглядит слишком молодо для старпёра такого ранга.

Я хотел было пройти за человеком, да вспомнил, что генерал просил (или приказывал, если угодно) в здание не ходить. Простоял на морозе ещё с полчаса, пока парочка не вышла. Я был далековато, но мне показалось, что у туза-урода под очками блестели слёзы. Разглядеть толком я не сумел – его кэгэбэшный шоферюга моментально вперил в меня тяжелый взгляд, он явно запомнил, что я тут был по их приезду. К тому же уже слышался стадный топот идущих со столовки курсов, а попадаться «вне строя» на глаза в мои планы не входило. Оставалось только повернуться и бежать на Факультет.

В коморку к Дерябину я попал лишь после вечерней проверки. Дед опять спать явно не торопился. Я подоробно, как мог, рассказал (доложил, если угодно) ему, что видел. У самого любопытсво свербит – как шило в большой ягодичной мышце. Дед молчит. Я не выдерживаю и спрашиваю: «А кто это, если не секрет?»
Дерябин: «Секрет.» Потом видит крайнее разочарование на моей физиономии и добавляет: «Да, правда секрет, не мой секрет – казённый. Но раз обещял, то намёком скажу – это учёный-оборонщик.»
Я: «Это он Вам цветы приносил?»
Генерал: «Мне!? Да он со мной не разговаривает, как и с любым врачём в форме!»
Я: «А что так?»
Генерал: «Что, что – а то, что я его должен был убить!»
Я (ошалело): «Как убить?»
Генерал: «Да так и убить – очень просто, холодным оружием, скальпель же холодное оружие.»
Я: «А-аа, ну там, вачебная ошибка!»
Генерал грозно сверкнул своими глазами: «Запомните, коллега, врачебные ошибки, а тем паче ошибки военного хирурга убийством не являются – как бы прокуроры не внушали нам обратное. А будешь считать иначе – не сможешь работать. Стал бы я из-за этого тебе огород городить!»
Я: «Тогда я вообще ничего не пойму –что просто преднамеренно убить?»
Генерал: «Да, именно преднамеренно убить, но не просто, а крайне изысканно – в лучших традициях центрально-американских индейцев, всяких там Майя или Ацтеков».
Я думаю – дед гонит, а говорю: «А-аа... А как это?».
Генерал: «Да должен был я у него вырезать бьющееся сердце».

Генерал поставил чайник и неспешно стал рассказывать:
«Цветы эти для его второй мамки в честь его второго Дня Рождения. О чём речь сейчас поймешь.

Было это по моим понятиям – недавно, по твоим – давно. И был шанс у Академии стать вторым местом в мире (а может и первым!), где была бы осуществленна трансплантация сердца. Это сейчас все привыкли смотреть на западные достижения, как на икону. Тогда же мы им дышали в затылок, и уж что-что, а Южная Африка для нас авторитетом не являлась. Главную роль играл не я, а академик Колесов с Госпитальной (*Прим. – фамилия может была Колесников, сейчас точно не помню). Они там к тому времени уже тонну свинных сердец пошинковали, да и на собаках кое-что отработанно было. Что думаешь, экстракорпоралка у нас слабая была? Что без забугорных оксигенаторов не прошло бы? Да мы тогда уже над пузырьковой оксигенацией смеялись, работали с «Медполимером», разработали хорошие насосы и мембраны- гемолиз во внешних контурах был весьма приемлимым. Да, была наша оксигенация в основном малопоточной – ну а делов-то 20 литров дополнительной крови в машину залить! Всё равно больше выбрасываем. А какие наработки по гистосовместимости! Да нам неофициально вся Ржевка помогала – я имею в виду Институт Военной Медицины, они же там со своими «химерами» -ну облучённые с чужим костным мозгом все реакции отторжения нам смоделировали! А про оперативную технику я вообще молчу.

Короче всё готовово. Но, но очень большое «но» остаётся. Через Минздрав такое провести было невозможно, даже через их 4-е Главное Управление. И досада, кроме политической, вторая главная препона – юридическая. Ну вопрос, когда человека мёртвым считать. Сердце бьётся – значит жив, а когда сердце мертво – так на что нам такое сердце! Подбил Колесов меня с ним на денёк в Москву съездить, на приватный разговор в ЦВМУ. Пальма первенства уже утерена – «супостаты» «мотор» пересадили. Речь идёт по сути о повторении достигнутого. А ведь в СССР как, раз не первый – значит и не надо. Что с Луной, что с сердцем. Ну в Управлении и резко рубить не охота, и по напрасну рисковать не желают. Ситуация – ни да, ни нет. Хлопцы, разок попробуйте, но из тени не выходите, мы тут наверху за вас не отвечаем. Получится – к орденам и звёздам, нет – к неприятностям.

Ну и придумали мы бюрократическую процедуру, которая помогала эти ловушки обойти. Несколько потенциальных рецепиентов подобрала Госпиталка, всех протестировали. Дело ВПХ за малым – добыть донора. Мы даже придумали как нам через Боткинскую с ним «прыгать». Кому донорское сердце больше подойдёт – тому и пересадят. Так вот, был у нас документ с печатью Управления и за подписями Начальника и Главного Хирурга. Было в том документе упомянуто 11 фамилий на 12 пунктов под подпись– десять военных, ну кто к «донорству» будет приговаривать, одна – пустой бланк (это на согласие от блтжайшего родственника «покойника»), и последняя, самая малозначительная подпись вообще считай лаборанта – подтвердить оптимальную совместимость донор-реципиент при «переводе» в Госпиталку! Ну не совсем, конечно, лаборанта – я специально пробил должность в лаборатории клиники – ну там иммунология-биохмия; сразу взял туда молоденькую девочку сразу после университета. Нет хоть одной подписи – и «донор» автоматически остаётся в нашей реанимации до самого «перевода» в Патанатомию.

По понятным причинам намерение держим в тайне и ждём «донора». Через пару недель происходит «подходящий» несчастный случай. Считай рядом с Академией, сразу за Финбаном, пацан 17 лет на мотоцикле влетает головой в трамвай – прямо в ту гулю, что для вагонной сцепки. Скорая под боком – пострадавший наш, профильный, доставлен в момент. Прав нет, но в кармане паспорт. Ну я как его увидел – категория уже даже не агонирующих, а отагонировавшихся. Травма несовместимая с жизнью. Но на ЭКГ все ещё работающее сердце! Голову кое-как сложили, с кровотечением справились и быстро на энцефалограмму. Там прямые линии – красота мёртвого мозга. Говорю сотрудникам – боремся с возжмой инфекцией – в башке то точно некрозы пойдут! Ну нельзя же сделать хирургическую обработку травмы мозга в виде ампутации полушарий под ствол – а там всё побито! Ну и конечно реанимационное сопровождение и интенсивная терапия по максимуму – тело сохранять живым любой ценой, пока мы наш «адский документ» не подпишем.

Первым делом согласие родственников – без него всё дальнейшее бессмысленно. Одеваюсь в форму, беру для контраста с собой молодого офицера и пожилую женщину – что бы легче было уболтать любого, кто окажется этим ближним родственником. Мчимся по адрессу в паспорте куда-то на Лиговку. Заходим. Комната в коммуналке – на полу грязь страшная, на стенах засохшая рвота, вонь вызывает головокружение, из мебели практически ничего, похоже живут там на ящиках. Оказывается, что существует только один ближайший, он же и единственный родственник – его мать. Человеком её уже было назвать сложно – полностью спившееся, морально деградировавшее существо. Такого я ещё не видел – её главный вопрос был, а можно ли НЕ забирать тело, чтоб не возиться с похоронами. К сыну похоже она вообще не испытывала никаких положительных эмоций, а истерика и вопли моментально сменились откровенными намёками, что по этому поводу надо срочно выпить. Я послал офицера купить ей три бутылки водки. Документ она подписала сразу, как услышала слово водка! Получив подпись мы пулей вылетели из той клоаки с брезгливым осадком.

Но ещё более интересную новость я узнал чуть позже, когда в клинику прибыл тот офицер, что был послан за спиртным для «ближайшего родственника». Он столкнулся с другими обитателями той коммуналки и узнал некоторые подробности о самом «доноре» – крайне ассоциальный тип, хулиган, исключался за неуспеваемость из школы и ПТУ, хоть и молод – сильно пьет, страшно избивает свою мать! Короче, что называется – яблоко от яблони... А ещё через 10 минут, как по звонку Свыше, в клинику пришёл следоватеь и принёс ещё более увлекательную информацию – мотоцикл «донора» краденный, точнее отобранный в результате хулиганского нападения, а сам «донор» и без этого уже под следствем не то за хулиганство, толи за ограбление. Похоже единственное хорошее дело «донору» за всю его жизнь ещё только предстоит – и это отдать своё сердце другому.

Быстро все обзваниваются – собираем «заключительный» консилиум – бумаги под «приговор» подписывать. Все ставят подписи – сомнений ни у кого нет. Только одну подпись не можем пока поставить – анализы не готовы, времени не достаточно их завершить. В Госпитальной идёт подготовка, ответственной за лабораторию велено сидеть на работе, пока результатов не будет. Ну вот наконец и это готово – иди, ставь свою последнюю подпись! Ну а тётка и говорит, мол по документу на момент подсания я обязанна совершить осмотр! Тю, ты ж дура, думаю. А десяток академиков-профессоров совершевших осмотр и разбор полдня назад тебе не авторитет!? Ну вслух ничего такого не говорю, пожалуйста, идите. Смотрите себе тело под аппаратом, только не долго.

Она и вправду недолго. Пошла, взяла ЭЭГ, а мы ему энцефалограммы чуть ли не непрерывно гнали – ну как не было, так и нет там ничего. Мозг – аут! Стетоскоп достала – вот умора, да её в клинике вообще со стетоскопом не видели. На что он ей вообще? И что она там выслушивать будет – «утопил» ли дежурный реаниматолог его или пока нет. Да мне уже всё равно – счёт пожалуй на часы идёт. Что-то она там потрогала, что-то послушала, толком ничего не исследовала – курсант после Санитарной Практики лучше справится. А потом поворачивается ко мне и так это тихо-тихо, но абсолютно уверенно говорит:

– Он живой. Не подпишу я...

Девочка, ты деточка!!! Да ты хоть представляешь какие силы уже задействованы? Отдаёшь ли ты себе отчёт, что ты тут человек случайный – почти посторонний? А понимаешь ли ты, что городишь ты нам полную чушь – кровь в пластиковом контейнере тоже живая, а вот человек – мёртвый. Тело есть, а человека в нём нету! Короче ругали мы её, просили, убеждали, угрожали увольнением. Нет, и всё. И ведь сама по себе не упрямая, а тут ни за что не соглашается. Мол если я ноль – то и делайте без моей подписи. Сделали бы, да не можем мы без твоей подписи.

На утро собрались все главные действующие лица. «Донор» терпит? Да пока терпит – ни отёка легких, ни инфекции, кое-какая моча выделяется. Стараемся, ведём этот «спинно-мозговой препарат» как можем. А может потерпеть, если Колесов в Москву слетает и переутвердит новый документ? Не знаю, надежды мало. Короче день мы решали лететь или не лететь. Потом полетели. Что-то сразу не заладилось. А там выходные. Восемь дней волокита заняла. А «донор» терпит! Горжусь – во мужики у меня в клинике – мертвеца столько ведут.

На утро назначен новый консилиум с «вердиктом». Только не состоялся он – ночью на ЭЭГ кое-какие признаки глубокого ритма появились. Всё – дальше по-любому не мертвец, а человек. Зови спецов с Нейрохирургии – пусть погадают. Много они не нагодали – ведите как сможете, прогоз неблагоприятный. О том, что это был кандидат в доноры сердца – табу даже думать. Обеспечиваем секретность, как можем.

Длго он был в нашей реанимации. Сознания нет (а я тогда был уверен, что и не будет), но мозг ритмы восстанавливает. Попробовали отключить ИВЛ. Дышать пытается! Дальше – больше. Перевели в Нейрохирургию. Там ему много чего сделали, но ничего радикального – всё как у нас, что природа сделает, то и прогресс. Говорить пытается, шевелится. Уже порядком восстановившись из Нейрохирургии он попал в Психиатрию. Наверное для учебного процесса психо-органический синдром демонстрировать. А там вроде вот что было – перечитал все книжки, и всем надоел. Ну кто-то и подшутил – сунул ему вузовский учебник по высшей математике. А ещё через полгода комиссия и первая (!) группа инвалидности. А ещё через полгода ещё комиссия – пацана в ВУЗ не берут! Молит-просит – дайте вторую. Что он закончил, я не точно не знаю, по слухам Московский Физтех. Пять лет за два года. Если это не легенда – то на экзамены ходил так – один экзамен в день. Сегодня сдаю ну там математику за первый семестр, завтра сопромат за пятый, послезавтра ещё-что-то за девятый. Заходил на любой экзамен вне зависимости от курса. А к концу второго года что-то такое придумал – короче моментально целевое распределение в какой-то сверхсекретный «почтовый ящик». Ну а финал ты сам сегодня видел.

Колесов год ходил грознее тучи – полностью подробностей не знаю, но похоже кое-что просочилось на самый верх в ЦВМУ и выше в МО. Вроде сам Гречко об этом знал – может как байку в бане кто ему рассказал, а может в сводке прошло, типа вон в ВМА пытались сердце пересадить, да ничего не вышло. Видимо посчитали там наш подход к решению проблемы авантюрным, направление быстренько прикрыли.

Особисты и люди из ГлавПура нас самого начала предупреждали – какая-либо информация только в случае полного успеха. Боялись видно, что вражьи голоса злорадно запоют – в Советском Союзе провалилась попытка пересадки сердца, а вот у нас в Мире Капитала с пересадками всё ОКэй, как зуб вырвать. Нам последствий никаких – пострадавших то в этой истории нет, да и вообще полная картина известна еденицам и с каждым годом этих «едениц» меньше и меньше становится... Люди подписавшие этот конфузный документ молчат, а сам документ мы уничтожили – всё равно он силы без той подписи не имел, что макулатурой архивы забивать? Всё вроде тихо-спокойно... Забывается потихоньку. Но одна тайна всё же мне покоя не даёт. Невозможно это, ну абсолютно исключено и совершенно не научно. Но факт.

Знаешь, никто ему не мог сказать, что он «донором» был. Мы с Колесовым все варианты перебрали. Некому было рассказать. А он знает! Притом знает всё с самого начала. Даже как под ИВЛ трупом лежал.

Я: «Ну вы же сами говорили – учёный не простой, ну там КГБ вокруг всякое. Ну они же ему и сказали...»
Генерал: «Глупости! Не получается так.»
Я: «Ну а тётка эта?»

Генерал: «Нет, нет и нет! Парадокс, что он её вообще знает. А ещё больший парадокс, что всю дальнейшую историю после того дня она знает только со слов самого «донора»! Я от неё избавился сразу после отказа подписаться. Два года спустя разыскал её – меня сильно совесть мучила. Предложил вернуться в Клинику, посоветовал хорошую тему для диссертации. Она никогда не интересовалась судьбой «донора» – история в её изложении была очень простой – «донор» умер, тему закрыли, генералов надо слушаться. Так она и считала, пока «донор» уже в теперешнем виде не явился к ней ровно в тот же день, как она сказала, что он живой. И знает «донор» только то, о чём говорилось в его палате. А значить это может только одно. Когда у него на энцефалограмме прямые линии ползли – ОН ВСЁ СЛЫШАЛ! Слышал и помнил...»

Дерябин взял кусочек сахара и обильно полил его влерьянкой: «Ладно, поздно уже. Иди спать и не болтай много».

0

4

https://proza.ru/2014/03/09/1119

Катастрофа
Анатолий Емельяшин
Из раздела «СВАУЛ, Топчиха, 808 УАП».

Я заруливаю на заправку после полёта на высший пилотаж на больших высотах. По программе таких полётов два. Кроме провозного с инструктором и «на штопор» с замкомэски – эти два полёта предшествовали самостоятельному вылету. Второй я буду выполнять завтра, а пока проглатываю стартовый завтрак и неспешно иду в оцепление сменить Лёню Сажина.

К этому разделу программы подошли ещё двое из нашей группы и сейчас готовятся к такому же полёту. Отличие этих полётов (7 – 8 тыс. метров) от обычных на средних высотах в использовании кислорода; до высоты 5 тысяч летаем без него. Применяем не чистый кислород – прибор КП-1 позволяет настроиться на подсос воздуха и дышать смесью воздуха и кислорода в разных пропорциях.
Маска немного мешает, но к ней быстро привыкаешь. Дышать в маске начинаешь с земли – в воздухе её не одеть, да можно и просто забыть и получить кислородное голодание. Что это такое мы испытали в барокамере. Прибор настраиваем на минимальное потребление кислорода, чтобы реже дозаправлять систему.

На полпути слышу сзади хлопок выстрела из ракетницы и оглядываюсь. Ракета летит в мою сторону, а от квадрата бежит кто-то из курсантов. Останавливаюсь и жду. В подбегающем узнаю Лёню Балабаева. Что за чертовщина? Ведь он уже сейчас должен готовиться к своему вылету. Я был первым, за мной полетел Алексей Коваль, следующая очередь его.

Запыхавшийся Лёня сообщает: Коваль не вернулся, радиосвязи с ним нет, РП объявил «ковёр», а меня срочно требуют в квадрат. И тут до меня доходит, что пока я неспешно шёл в конец полосы, по ней не взлетела ни одна машина, только садились. И, по-видимому, уже все сели.

По времени Коваль уже 50 минут в воздухе, хотя продолжительность полёта 30. В положенный срок он не доложил о выполнении задания, на запрос не ответил. Что-то случилось. Но что?

В квадрате у репродуктора столпилась вся эскадрилья – инструктора, курсанты, механики самолётов и служб. Стоит напряжённая тишина, прерываемая запросами РП: «246-й, как слышите, приём». В ответ – только тихое потрескивание разрядов.
Напряжение на старте возрастает. Все понимают: если курсант потерял ориентировку и летит, не зная куда – такие случаи при отказе радиосвязи возможны, – то уже кончается керосин, и он будет совершать вынужденную посадку. Посадка вне аэродрома «на брюхо» тоже не подарок, но лучший вариант из возможных. Уже улетел в сторону пилотажной зоны на маленьком Як-12 заместитель комэски.

Инструктор и командир звена дотошно расспрашивают о подробностях моего полёта, работе кислородного прибора, показаниях приборов на всех режимах и эволюциях. Что я могу сказать, кроме уже сказанного ранее при получении замечаний о пилотировании? Что я сверх задания выполнял несколько дополнительных фигур? Так мы их всегда выполняем больше, чем по заданию. Наблюдающий за пилотированием курсант это видит, правда, инструктору мы об этом не докладываем, но он и сам знает. Но это не имеет никакого отношения к происходящему, самолёт был исправен, отклонений в показаниях приборов не было.

Наконец из репродуктора доносится: «Вижу, тридцать километров южнее зоны, горит… Подробности на земле. Связь кончаю». Это докладывает зам, проводящий облёт на Як-12. На этой машине он может снизиться до малых высот и всё рассмотреть подробно. Но он радиосвязь не возобновляет.
РП даёт команду свёртывать старт, курсантов строем ведут в казарму, к самолётам подруливают тягачи, буксируют на стоянку. Вскоре садится Як-12. Майор спрыгивает на землю и идёт в будку КП, не замечая вопросительных взглядов лётчиков.

Всем уже ясно – катастрофа! Но ещё теплится в глубине души маленькая надежда: «А вдруг живой? Вдруг успел катапультироваться!» Хотя понимаем, что зам рассмотрел нечто, заставившее его прекратить связь и дальнейший облёт места катастрофы.
После обеда у стоянки собирают механиков служб и солдат роты охраны БАТО, сажают на машины и отправляют к месту падения. Работа им предстоит долгая и жуткая – собирать обломки самолёта и, возможно, останки нашего друга.

Через сутки возвращаются с места катастрофы солдаты и сержанты. От них просачивается кое-какая информация. Затем привозят в ящике останки Алексея и помещают в комнатке «красного уголка».
Врач эскадрильи периодически меняет в ящике пузыри со льдом. От него узнаём: Коваль умер в полёте и о землю ударился самолёт с окоченевшим телом. Загадочно, непонятно и необъяснимо.

Учреждается специальный пост возле погибшего. Курсанты повально отказываются от дежурств, дежурят только добровольцы. Я тоже пробую отсидеть в этой комнатке свои два часа, и больше не могу – одолевает такое тоскливое и жуткое настроение, что хоть стреляйся.
Из группы только Лёнька сумел себя преодолеть и дежурил ночь, копаясь паяльником в радиодеталях. Он у нас радиолюбитель и вечно что-то мастерит. Счастливец – может отвлечься от тяжёлых мыслей.
В красном уголке (других помещений нет) покойник будет находиться до приезда родичей – отец и старший брат уже в пути, матери не будет, она слегла. Без родных нельзя решать вопрос о месте и времени похорон. Все считают, что останки увезут хоронить на родину Коваля, на Полтавщину.

Приезжают отец и брат. Отец едва держится, а брат проявляет такую настырность, будто сам хочет провести расследование. Следователи уже были – катастрофой занимается комиссия Главкома ВВС. Брат вконец измучил Овчинникова – нашего инструктора. Тот и так все дни ходит потерянный, с посеревшим лицом. А тут ещё брат высказывает твёрдое убеждение, что обнаружив неисправность, Коваль полез с ключами её исправлять, поэтому бросил штурвал и не выпрыгнул с парашютом. Вот это от них офицеры и скрывают, не хотят признаться в неисправности «аэроплана».

Куда полез, какие ключи? Чтобы разубедить ведём их на стоянку, показываем Миг-15. Я выступаю гидом – инструктор отказался отвергать глупые предположения. Видим, что он на грани срыва и берём родственников под опёку группы. Да и им с нами проще – они считают, что офицеры от них скрывают причины катастрофы.
Приглашаю их подняться по стремянке на плоскость, сдвигаю фонарь, показываю кабину. Не верят, – как здесь может разместиться человек? Коля Кадыков надевает парашют, садится, пристёгивается. Вдвоём объясняем, как работаем ручкой управления, педалями, сектором газа, как отстреливается кресло при катапультировании и прочие премудрости истребителя. Уютная кабинка «мига» их поразила. Видимо, они представляли лётчика за штурвалом как рулевого на капитанском мостике корабля.

Родственники решают захоронить Алексея на местном кладбище. Больше всего их пугает сложность перевозки. Не знаю, объяснили ли им, что транспортировку обязаны провести ВВС.

Дугласом доставляют обитый красной материей гроб в сопровождении двух врачей. Они готовят останки для похорон – родные потребовали провести прощание при открытом гробе.
Что там было укладывать в гроб? Из рассказов механиков, выезжавших к месту катастрофы, мы знаем, что тело исковеркано, а от головы сохранилось лишь часть лица с носом и челюсть с золотым зубом. Однако врачи знали своё дело – в гробу лежит подобие человеческого тела. Даже размозженный череп восстановлен. И из-под бинтов видна часть лица, по которой только и можно узнать погибшего.

Хороним в селе Панфилово на краю небольшого кладбища. Командир что-то говорит, строй механиков производит трёхкратный залп из карабинов. Я, как и многие курсанты, нахожусь в таком состоянии, что почти не замечаю церемонии. Оторопь и бездумное тоскливое состояние. Будто всё происходит где-то в другом мире, и я наблюдаю издалека. Полная отрешённость и безучастность.
Над могильным холмиком водружается клёпанная дюралюминиевая пирамида со звёздочкой на штыре. На пирамиде – силуэт рвущегося в небо МиГ-15 бис. Лётчики не погибают, – они уходят в небо!

Через неделю нам зачитывают выводы комиссии Главкома ВВС. Звучит примерно так:
«Курсант Коваль А.И. умер в воздухе – к моменту удара о землю кровь успела свернуться. Самолёт снижался продолжительное время и на планировании врезался в землю под углом около 15-ти градусов со скоростью 1000 – 1200 км/час, без крена. Двигатель ушёл в землю на глубину 2 метра, фюзеляж разрушился. В момент столкновения сработал пиропатрон катапультного сиденья при закрытом фонаре кабины. Фонарь сбит ударом кресла с курсантом. Кресло и тело курсанта по инерции улетели вперёд на 120 и 150 метров соответственно. Причём, при отделении кресла разорвался парашютный ранец и выпал купол парашюта, но не раскрылся".
Мы всё это уже знали. Знали, как удивился зам комэски, увидев с Яка за горящим МиГом вытянувшийся полураскрытый парашют с подобием человеческого тела в подвесной системе. Мы чётко представляем эту жуткую картину. Знаем мы от механиков и другие подробности, хотя их и предупредили о неразглашении. Выводы комиссии лишь обобщают уже известные нам факты и исключают кривотолки.

В этом году это первая катастрофа в училище. В прошлом году их было две, более месяца летнего времени было потеряно, отчего Толмачёвский полк не успел завершить программу. Но те катастрофы случились из-за ошибок курсантов при пилотировании. А сейчас? Смерть в полёте! Отчего? Объяснений нет.

Эскадрилья приступила к полётам. После перерыва все курсанты получают дополнительные провозные. Я тоже получаю дополнительный полёт на большие высоты и пару полётов по кругу на УТИ, а затем выполняю второй полёт на большие высоты на боевом МиГе. О катастрофе стараемся не вспоминать – иначе как дальше летать?
Пережитое отдаляется, переживания тускнеют и теряют свою остроту. Как говорится – жизнь продолжается.
Август 1956г.

0

5

Студенчество 1959-х. УПИ Физтех
https://proza.ru/2019/10/29/235

Физтехи и радиотехи, правофланговые студенческих рядов, жили в прекрасном здании общежития, выстроенном не где-нибудь на задворках, а на центральной улице Ленина,дом № 66. Здесь по субботним вечерам раскручивалась зажигательная танцевальная программа, на которую слеталась студенческая молодежь, больше девушки. Записи зарубежной эстрады последней моды, популярных в народе советских певцов, для которых были закрыты каналы телерадиовещания, ублажали продвинутую публику. Валерий Ободзинский, Вадим Козин, не имена, а жемчужная нить! Просторный входной вестибюль общежития был полон радостного волнения и не утихающего гула.
...
А вот с чистотой и порядком в некоторых жилых комнатах «общаги» творился кавардак. В студенческом приюте велась непрекращающаяся игра в кошки-мышки: санитарные тройки выводили на чистую воду неряшливых поселенцев, пренебрегающих полотерством, а те зорко охраняли свои владения, отстаивая проживание в антисанитарных условиях. Обитатели комнаты 206, укладываясь на ночевку, открывали традиционные прения – кому идти выключать свет? Добровольцев вылезать из-под одеяла и шлепать босыми ногами по пыльному полу часто не находилось. Тогда принимались гасить свет подручными средствами, - тапочки, ботинки, шапки, тюбики с зубной пастой и прочие подходящие предметы личного обихода летели в выключатель, пока очередной удачный бросок не прерывал электрическую цепь питания. Бывало, что все запускаемые «снаряды», даже подушки, расходовались безрезультатно, тогда задетые за живое метатели все-таки поднимались с кроватей, разбирали груду вещей по принадлежности и, возвратившись на исходные позиции, повторяли обстрел цели. Им надо было начатое дело довести до конца уже из спортивного принципа.

Однажды, во время упражнений по дистанционному способу управления освещением, раздался стук в дверь. Конспираторы вмиг примолкли, создавая эффект безлюдья в комнате.
- Шьем чувяк и бабуш из старых фетровых шляп заказчика, - послышался голос за дверью.
Пароль был правильный. Он сообщался особо доверенным лицам и менялся на каждую неделю. Поддавшись на уловку, затворники открыли дверь, и – авторитетной комиссии Студсовета во всей красе предстало захламленное логово. Вход в него преграждался грудой разбросанных вещей самого различного назначения. Полный провал конспирации! Тайные фискалы из числа комсомольцев-патриотов донесли-таки пароль до руководящего состава. На комсомольском собрании факультета нарушители правил проживания в общежитии были подвергнуты беспощадному разгрому. Секретарь факультетского бюро Володя Житенев в обличительной речи удивлялся, как обитатели засоренных берлог выходили из них чистыми и опрятными людьми.
...
Вскоре был обнародован приказ по факультету о выселении студентов из пяти комнат общежития за антисанитарное содержание жилья. Но не все из них поспешили его исполнить. Некоторые перешли на нелегальное положение. Один из нелегалов, Игорь Бондарев, поселился в комнате 202 под кроватью Вовы Комарова. Когда добропорядочная Вовина мама приехала навестить сыночка, то была шокирована особенностями студенческого жития. На ее беду, Вова, отлучившись в библиотеку, оставил мамашу в комнате одну, но, как оказалось, кроме нее здесь же присутствовал некто …

Началось с того, что в комнате вдруг чиркнула спичка. Женщина, вздрогнув от неожиданности, огляделась вокруг, - никого! Что за невидимка объявилась где-то рядом с ней? Посетительнице стало не по себе, она внутренне подобралась, внимательно оглядываясь по сторонам и готовая к новым неожиданностям, которые, впрочем, не заставили себя долго ждать. Из-под Вовиной кровати пошел дым! Пожар? Магия? И почему именно под сыновней кроватью затаилась неведомая угроза? Все смешалось в голове встревоженной мамы…

Женщина встала, осторожно подошла к Вовиному обиталищу и, преодолевая подступившие страхи, нагнулась, заглядывая под лежанку… Боже! Там лежал человек! Он был в спальном мешке, под головой – рюкзак. В руках у человека находилась раскрытая книга, во рту – курительная трубка…
- Что Вы читаете? – неожиданно для себя спросила мама.
- Квантовую механику, - спокойно ответил человек с курительной трубкой, оказавшийся студентом.
- Но почему Вы читаете механику под кроватью? – поинтересовалась несведущая женщина.
- Я здесь живу, меня выписали из общежития, - пояснил обитатель подкроватного пространства, выпуская очередную порцию дыма.
- И как Вам тут, не тесно? – участливо спросила собеседница.
- В жизни тесно не бывает, это доказал еще Диоген, - рассудил Игорь Бондарев.
- Кто такой Диоген? – Вовиной маме надо было досконально разобраться в обстановке.
- Древнегреческий философ, который жил в бочке…
- Как у вас интересно! – не скрывала своего любопытства повеселевшая мамаша. – Но Вы можете хотя бы заниматься за столом?
- Не могу. Меня застукает Гомонов и вышвырнет вон.
- Кто такой Гомонов? Философ?
- Нет! Он гомно!
- Какой ужасный человек! – возмутилась мамаша. – Но Вы хоть в магазины-то ходите?
- Хожу, но редко, - у меня ботинки дырявые. Но мне все приносит Вова, он настоящий товарищ…
Когда Вова вернулся из библиотеки, он застал умилительную картину. Его любимая мама, расположившись на полу на четвереньках, засунула голову под кровать и вела с Игорем оживленную беседу. Вылазить оттуда она отказывалась и уверяла Вову, что у него под кроватью живет чудесный человек, которому надо купить ботинки и спасти от этого ужасного Гомонова…

У свежего номера стенной газеты БОКС, что по аббревиатуре означало – Боевой Орган Комсомольской Сатиры, всегда толпился люд, уделяющий потехе час. Там было полно юморины. Под репродукцией известного полотна стояла надпись: «Картина Шишкина «Дубы». Посвящается второгодникам». А над заметкой о девушке, укравшей в раздевалке несколько модных болоньевых плащей, как бы случайно оказался крупный газетный заголовок: «Сук надо рубить». Газета выпускалась размером в шесть ватманских листов поочередно бригадами разных факультетов. Белый фон закрашивался гуашью, заполнялся страницами старых журналов и даже приклеенными листьями.

Как тут не последовать заразительному примеру? В группе ФТ-60 образовалась редколлегия сатириков и юмористов, в которую вошли Эдди Марченко, Валера Чепурко и Виктор Найденов. Они выпускали рукописный журнал под интригующим названием «До боли в аппендиксе», в котором публиковали собственные творения футуристического толка, иной раз удостаивали печатной площадью ярких представителей Серебряного века А. Блока, А. Белого, К. Бальмонта. Создатели отвлеченных образов считали безвкусицей называть белое белым, а черное – черным, что и без того всем понятно. Поэзия модернистов и символистов – для аристократии, для натур, владеющих иррациональным пониманием действительности; она отражает и передает читателю потаенный, едва обозначенный смысл, порой неясный самому автору. Впрочем, его не надо понимать, а только чувствовать и ощущать.

Журнал быстро приобрел популярность, но расходился из рук в руки исключительно по свободно мыслящим слоям студенчества. Комсомольцы-стукачи насторожились и устроили тихую охоту за таинственным рассадником крамолы. На третьем-четвертом выпуске журнала им удалось выманить подпольное издание у доверчивых простачков и доставить его в деканат.

У заместителя декана факультета Паригория Евстафиевича Суетина, человека решительного и категоричного, почему-то сложилось не самое благожелательное впечатление о нашем дружном коллективе: «В группе-60 собрались прохиндеи, а староста у них жуликоватый». С чего бы он взял? Или общежитский невинный беспорядок стал ему камнем преткновения? Но мы не обижались на Паригория, торжественно повторяя к месту и не совсем его крылатую фразу. Конечно, к несомненной заслуге старосты, Вади Остроумова из Нижнего Тагила, глаза которого всегда светились лукавством, относилось ведение им журнала посещаемости занятий, где все было в ажуре, хотя явка хромала на обе ноги. Декан смотрел на безобидные студенческие проделки своими осуждающими глазами, а тут еще рукописные издания подозрительного содержания…
...
Суровый заместитель декана вызвал на разговор Эдуарда Марченко, бывалого студента, исключенного с факультета пару лет назад за неуспеваемость. В руках Паригория Евстафиевича - знакомый до боли журнал.
- Посмотрел я ваши вирши. Забавно, но и вольнодумства хватает. Вот вы пишите: «Не будем доить трактором козу!» Вы на что, товарищи, намекаете, что в наших колхозах электродоилок нет?
- Ни в коем случае, Паригорий Евстафиевич! Как раз наоборот! Мы призываем шире применять наши замечательные электродоилки, а не доить коз трактором. Помните, лучший советский поэт Владимир Маяковский писал: «А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?» Вот и у нас это всего лишь аллегорический прием, - Эдик, главный редактор журнала, был стреляный воробей, и его непросто было сбить с панталыку.
- Вот что, любители аллегорий. Прекратите марать бумагу, иначе будет вам из института водосточная труба. Что-то рано вы забыли о Немелкове! Пока свободен, а журнальчик я оставляю в сейфе, как вещественное доказательство. И лучше вам впредь не попадаться.
***
Один из эксклюзивных номеров, вызывающих боль в аппендиксе, я привез в Свердловск-44, где всякий раз встречался со школьным другом, Валентином Семушкиным, сотрудником Уральского электрохимического комбината; он учился на вечернем отделении Уральского филиала МИФИ. С Валентином мы закупали батарею бутылок чешского пива, завозимого в элитный городок, или болгарского сухого вина и проводили выходные дни за шахматной доской, обсуждая актуальные вопросы бытия. Ему я и выложил собрание сочинений новаторского толка. Являясь сторонником классического реализма, Валентин не оценил вычурные начинания молодых новаторов, страдающих предпочтением формы и подчеркнутым индивидуализмом.
На выходе от друга я опустил журнал, хождение которого в институте не допускалось, в соседский почтовый ящик. Пусть люди повеселятся. В очередной приезд Валентин устроил мне головомойку за опрометчивый поступок, и поделом. Соседи восприняли подкинутую литературу за провокацию и отнесли ее, куда следует, точнее, по широко известному в городе адресу: улица Уральская 5, КГБ. Подъезд, где проживал Семушкин, был оцеплен нарядом милиции, все жители опрошены на предмет объявившейся подпольной агентуры, за связь с которой грозило выселение из закрытого города за сорок восемь часов. Прощай, Серебряный век! Никаких условий для молодых талантов.

0

6

Рассказ от художника
https://xn--80aajce2a9bkv.xn--p1ai/about/sotrudniki_kafedry/sotrudniki_proshlyh_let/blinov_vladimir_aleksandrovich/

БЛИНОВ ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ

Профессор, канд.техн.наук, заведующий кафедрой Архитектурной экологии Уральской государственной архитектурно-художественной академии.
Год и место рождения - 1938 год. г. Свердловск.
В 1963 году закончил строительный факультет УПИ им. С.М.Кирова по специальности "Городское строительство и хозяйство".

http://samlib.ru/b/bondarewskij_l/blinov.shtml

АНТРЕСОЛИ - РОДИНА ТАЛАНТОВ. В Уральском политехническом институте оазисом свободомыслия стала стенная газета БОКС, Боевой орган комсомольской сатиры. Редакция размещалась в главном корпусе, на антресолях. Не каждого сходу принимали в сплоченный творческий коллектив. Обычно кандидата ,способного паренька, подводили к двери редакции, где на матовых стеклах были изображены в диснеевском стиле - муха на одном стекле и слон - на другом. Что это такое, спрашивали новичка. Остроумец должен был догадаться: раздуть из мухи слона.

Яркая, красочная, на жесткой картонной основе, 80 на 200 см, газета вывешивалась в застекленном стенде, в вестибюле. Толпа студентов и преподавателей тут же бросалась читать и разглядывать газету: что нового, кого пропесочили, чего смешного придумали боксеры?

Нелегко бывало бороться с рутиной, бюрократизмом, бесхозяйственностью, косностью, разгильдяйством. Например, попробуйте найти новую, оригинальную обработку такого факта как "студент Н. пропустил М. часов лекций", когда случаи прогулов совершались ежедневно и не раз высмеивались в газете.

Тематисты сидят, мучаются. Художники ждут задания на карикатуру. Наконец, кто-нибудь выкрикивает: "А не изобразить ли двух прогульщиков, сидящих в ресторане?" "Точно! - подхватывает другой, - Они сидят, этак развалившись..." "Разливают по рюмкам, - подключается к обработке редактор, - И один другому говорит: - А не пропустить ли нам еще по одной?"

Художники хватаются за кисти. Тематисты "обсасывают" следующий факт: "На складе студенческого кафе происходит хищение сахара"...

Каждый номер проходил парткомовскую цензуру.

Некоторые изошутки, фельетоны, пародии, карикатуры становились классикой и вошли в "Золотой фонд" БОКСа.

КЕПОЧКА. Эпизодически в номере появилась "передняя статья" - хлесткая пародия на пустые и трескучие передовицы официальных газет. Смеялись читатели БОКСа над шутейными заметками фенолога ("...Тихо зимой в лесу, тихо, но нет-нет да заорет кто-нибудь"). Доставалось не только студентам, но и начальнику ВОХРа, проректорам и деканам.

Декан Барский не соизволил навестить студентов, выехавших на уборочную, проверить их житье-бытье. Тут же появляется стихотворный фельетон с использованием некрасовского рефрена "Вот приедет Барский, Барский все рассудит".

А это что? К цветастому картонному фону прикреплена помятая, видавшая виды, кепка. Из экспонатов Музея БОКСа. А ниже пояснение: "Этой кепкой помахал своим друзьям, уезжающим на целину, Вася Теткин, прикинувшийся нетрудоспособным". И рядом - фальшивая, поддельная справка. С печатью!

Теткин оказался сыном влиятельного в Кировском районе лица. Но ничего, экспонат остался на виду у читающей публики.

КОРОВА. Кто-то из боксовских тематистов придумал такую изошутку. Стоит корова, Обычная черно-пестрая корова. Но если приглядеться, то увидишь, что черные пятна на ней представляют части света и материки: чудо, уродилась этакая географическая корова. Дружно посмеялись выдумке и студент-архитектор Витя Лоскутов тут же изобразил пятнистую корову. Перед вывешиванием номера пришел парткомыч и, то хмуря брови, то одобрительно похихикивая, просмотрел весь материал. Замечаний не поступило. БОКС - в своей витрине. И вдруг во время большого перерыва вызывают в партком главного редактора, преподавателя математики А.Б Федорова. Срочно снять номер! Что такое, в чем дело, только что, утром номер был принят? А разве вы сами, Алексей Борисыч, не заметили как размещены пятна на корове? Почему территория СССР попала именно на филейную часть, то есть, простите за выражение, на задницу животного? Что вы хотите этим сказать? А.Б. даже оторопел. Никто, ни тематист, ни художник и не думал о таком умысле, чтобы географической коровой подложить парткому аполитичную свинью.

Федорову удалось уговорить парткомычей, не снимать всего номера, а просто перерисовать животное так, чтобы наша страна разместилась по центру туловища, а на филейную часть наползли янки. На том и порешили. Картинку перерисовали и приляпали поверх "антисоветской" коровы.

В парткоме, после дела Немелкова бдили за каждым шагом студентов и некоторых преподавателей. Припомнили и то, как студент Немелков любил подолгу разглядывать номера БОКСа: не оттуда ли и появилась в его голове крамола?

Как-то заглянул в редакцию (я был еще новичком в БОКСе). Вижу, в углу, на паркете стоит портрет Жданова, в рамке, под стеклом. Не порядок, думаю, и помещаю его на прежнее место. Прихожу на следующий день: что за дела? Жданов уже не в углу, а - в мусорной корзине!. Достаю товарища, растерянно верчу в руках. Черная шляпка гвоздя в недоумении уставилась на меня, требуя скорейшего возвращения покойного члена Политбюро на законное место. Распахивается дверь, входит, сверкая бритым черепом, Отто Новожилов.

- Отто, - обращаюсь к тематисту, - Кто- то все время снимает со стены Жданова.

- Так это ты его каждый раз возвращаешь на место? Брось! Он клеймил Зощенко, место ему - на свалке истории. Брось, откуда изъял!

О МАТИССЕ? "НИЗЗЯ!" Областное телевидение проводит конкурс молодых поэтов. Приглашают и меня.

За неделю до передачи, редакторша, она же по существу и первый цензор, отвергла "Последний снег" и "Опричнину". Предложено прочесть небольшой шутейный весенний стишок и "Три цвета" - впечатление от панно Анри Матисса "Танец".

Я не люблю стихов, посвященных другим видам искусства, но тогда, впервые побывав в Эрмитаже, прийдя в восторг от живописи импрессионистов и постимпрессионистов, накропал этот стих. Его финал:: "вот красный цвет - пять женщин в танце, цвет солнца, крови и огня. Я с вами здесь хочу остаться, примите в этот круг меня. Они устанут? С какой стати! И в праздники, и в черный день - пять женщин в танце. Их создатель - Матисс, художник чародей". Чародей, конечно, чуждое, в данном случае слово, из другого лексикона. Но дело не в этом. Прочитал и прочитал. Первый выход на экран!

Через пару дней, на кафедре, научный руководитель Гуго Вильгельмович Шауфлер выводит меня в коридор и тихо говорит: "Володя, кажется, наступают неприятности, кто-то сообщил в партбюро о твоем выступлении на телевидении, и что-то там не понравилось... Ты поговори с Иваном Митрофановичем, чтоб не дошло до оргвыводов".

Ничего не понимаю, что там могли усмотреть недозволенного? Иван Митрофанович Расчектаев, секретарь партбюро стройфака, на правах старшего товарища обнял меня за плечо: "Блинов, на тебя донес Дорман. У вас, кажется, близкая диссертационная тематика? Дорман ставит вопрос о твоем исключении из аспирантуры, дескать, аспирант - это будущий преподаватель, поэтому среди воспитателей - не место апологету буржуазии. Вобщем, дело дошло до институтского парткома. Я сообщил, что мы меры приняли, провели воспитательную беседу. Тебя вызовут. Будь мягче, покладистей. И, вообще, не связывйся с этим Дорманом".

Приглашают в институтский партком. Хотя я беспартийный. Господь Бог и наставления матушки, а, может, и заочное влияние Немелкова уберегли...

Секретарь по идеологии, приятный на вид человек, кандидат наук, в очках с изящной, золоченой оправой, но с фамилией Малофеев, предлагает выйти в коридор и побеседовать у подоконника. Чтоб никто не мешал. Мы знакомы с Малофеевым, он не раз курировал-проверял номера БОКСа.

- Владимир, - вежливо начинает секретарь, потирая руки с длинныи музыкальными пальцами, - Владимир, вы на днях выступили по телевидению. Это хоршее дело, это работает на престиж нашего вуза. Но вы прочли поэму (?), посвященную французскому художнику. Не скрою, я специально зашел в библиотеку и посмотрел в энциклопедии, кто такой Матисс. Это - не наше искусство! Оно далеко от социалистического реализма...

- Но позвольте, Ван Ваныч, произведения Матисса, Ренуара, Пикассо выставлены в наших музеях. Это устаревшие представления! Когда писалась БСЭ?. Сейчас другой взгляд... И, знаете, Ван Ваныч, многие франзузские художники - коммунисты...

Малофеев вздохнул, зябко потер холеные руки, положил мне холодные пальцы на плечо и проговорил:

- Не горячитесь, молодой человек. У вас вся жизнь и карьера ученого-градостроителя впереди. Я попытаюсь успокоить Дормана. Но и вы, голубчик, - это моя просьба, - в следующий раз, когда вас пригласят на теле или радио, не забудьте посоветоваться с нами. Заранее покажите тексты. Посидим, почитаем, вместе определимся. Договоились?

"РЕВОЛЮЦИЯ НЕ КОНЧАЕТСЯ". У БОКСа появились отделения и филиалы: БОКС-фордский университет (на своем опыте готовили газетчиков для других вузов и факультетов, в частности, наши выпускники организовали в Горном институте газету ИКС), БОКС-эстрада, БОКС-фильм и даже БОКС-кукла с единственным руководителем-кукловодом Геннадием Потаповым. Студент- архитектор Боря Демидов создал приложение к номеру БОКС-плакат.

Для начала он изобразил в виде графической мозаики главного редактора А.Б.Федорова. Затем появился плакат памяти Джона Кеннеди. Черно-белое изображение с красной змейкой-молнией. Очень выразительно и трагично. Парткомычи молчали.

Но вот Борис изобразил Ленина, причем светотени получались из строк произведеий Ленина. Было оригинально, но чего-то не хватало. Ну, Ленин и Ленин, в кепке, с характерным прищуром ("Товагищи, социалистичекая геволюция свегшилась!"). Необходимо наполнить плакат каким-то новым содержанием. И я предложил: сделаем снизу надпись "Революция не кончается, революция продолжается!". Отлично! Сделали, вывесили в вестибюле, рядом с номером БОКСа. Вот тут парткомычи взбеленились и забегали!

Является на антресоли один: вы почему такой плакат без согласования вывесили? А что, Ленина нельзя рисовать? Ушел, побледневший.

Приходит другой: мы посоветовались в парткоме и в комитете комсомола, Владимир Ильич изображен оригинально, можно сказать, хорошо. Но считаем в наши дни неуместным висеть плакату с подобной надписью. Мы сопротивляемся: Да что вы, право, это же его слова, - вешаем на уши лапшу - из поэмы Маяковского! Неважно чьи слова. Революция давно закончилась. Вы к чему призываете? Мы призываем к дальнейшим преобразованиям, к совершенствованию общества, разве в этом может быть некое окончание? Ребята, не уступает Малафеев и еще двое в штатском, мы вас убедительно просим снять плакат, нехорошо, если мы это дело поручим хозяйственникам... Мы вас прекрасно понимаем, и мы за совершенствование, но некоторые могут понять совсем по-другому. Согласны, товарищ Блинов? - секретарь будто пронзил меня взглядом поверх очков

Что тут скажешь!

Через неделю УПИ посетил Володя Житенев, ставший Первым секретарем Обкома ВЛКСМ. Зашел в редакцию БОКСа. Мы показываем ему запрещенный плакат: так и так, что тут крамольного, приказали убрать. Житенев обращается к своему приемнику секретарю комитета комсомола УПИ Бочко:

- Володя, я не вижу в этом ничего плохого, ты бы обяснил товарищам из парткома.

- Объяснял, но ты же знаешь наших...

Обжегшись на Немелкове, на воду дуют.

Так и жили.

0

7

Полоскин Борис Павлович
http://web.archive.org/web/201805111755 … luchay.htm
http://samlib.ru/p/poloskin_b_p/

Радиомастер
(Из раздела моего сайта "Ядерщики")

А.И.Анисимов

Александр Ильич Анисимов прошел всю Отечественную войну от первого выстрела до последнего. Мы, не нюховшие пороху, часто просили Ильича, так мы его называли, "поделиться впечатлениями".
– Был один забавный случай… – как-то начал он.
Я попытаюсь пересказать повествование Ильича своими словами так, как оно мне запомнилось:
"Штабной офицер объяснил разведчикам задачу: в ста метрах от нашего переднего края, на нейтральной земле расположен пустой блиндаж, надо укрепить на нем репродуктор и присоединить к нему провода. Двое лобастых парней в белых маскировочных халатах внимательно выслушали приказ, старший ответили по уставу: "Есть!", – и они скрылись в темноте.
В ожидании возвращения солдат штабной офицер ладонью левой руки гладил кисть правой. Раненная она была что ли? Радиомастер (а это был Ильич) указательным пальцем подпирал свою нижнюю губу, а кулаком другой руки упирался в поясницу, напоминая своей гражданской позой то ли заварной чайник, то ли вазочку для печенья. Зимняя шапка была ему великовата и прикрывала глаза. Ему очень хотелось курить, но при высоком начальстве он никак не мог решиться на это.
Морозная ночь притушила запахи войны, не так едко пахло гарью и тленом.
Диктор еще шевелил губами, повторяя текст обращения к немцам с призывом не проливать кровь зря, капитулировать, как парни уже вернулись:
– Задание выполнено.
Радиомастер включил аппаратуру, она не работала. Он проверил ее исправность, все было в порядке.
– Обрыв на линии, – доложил он штабному офицеру.
– Найти, – кинул тот разведчикам. В темноте не было видно его недовольного лица, но в голосе прозвенело столько металла, что ребята мгновенно исчезли в темноте. Это были вышколенные солдаты, а потому как они бесшумно исчезали и появлялись, можно было понять, что это – и отличные разведчики, наверно, из бывших охотников, из Сибири. Через полчаса они вернулись и доложили:
– Линия в порядке.
Радиомастер снова включил аппаратуру, репродуктор молчал.
Теперь гнев готов был обрушиться на радиомастера, сдерживая нарастающее раздражение, офицер сказал:
– Неисправность в радиосхеме.
Радиомастер, хотя был смертельно уставшим сержантом, притопавшим сюда в полутьме за восемь километров из расположения своей части, потому что штаб потребовал для выполнения важного задания опытного специалиста, для вида сделав несколько тестов, сквозь зубы, но, не нарушая субординации, процедил:
– Аппаратура в порядке, товарищ капитан.
– Уверены?
– Так точно.
Офицер разведчикам:
– Тщательно проверить линию, найти обрыв, долбаебы. – При этом он так резко взмахнул рукой, прервав поглаживание, что младший из разведчиков на мгновение зажмурился. Гнев начальника для них был страшнее смерти. Теперь они приползли через сорок пять минут:
– Линия в порядке, товарищ капитан, мы прощупали каждый вершок, – сказал старший.
Другой, что помоложе, добавил тоном, которым говорят последнее слово перед казнью:
– Ей Богу, товарищ капитан, провода целы.
Теперь офицер откровенно разозлился, его давно раздражала гражданский вид радиомастера:
– Просишь прислать специалиста, а присылают какое-то говно.
Дрема, все время одолевавшая сержанта, мигом слетела:
– За аппаратуру я отвечаю, она в порядке.
– Так почему же не работает репродуктор, черт возьми?
– Нет подключения к нему.
Офицер солдатам:
– Вы подключили репродуктор?
– Так точно! Прочно, надежно, проверяли не раз, не оторвать от линии.
Радиомастер швырнул мешавшую ему шапку в сторону своей винтовки, прислоненной к стенке траншеи, и, не дожидаясь приказа, неуклюже перевалился через бруствер окопа, удерживая правой рукой злополучные провода. Его серая шинель довольно долго была заметной на фоне белого снега. То тут, то там постреливали, небо чертили трассирующие пули.
В темноте без оружия ему стало не по себе, может, потому путь показался значительно длиннее, чем сто метров,– до злополучного блиндажа на нейтральной земле.
Неполадка была проста: парни, незнакомые с электротехникой, подсоединили не металлические провода к репродуктору, а лишь их тряпичную изоляцию. Они ее смотали с проводов и привязали крепкими бантиками к клеммам репродуктора. Радиомастер чертыхнулся, сделал нормальное подключение и вернулся.
Репродуктор заработал. Радиомастер нахлобучил шапку, – торжественно и вызывающе. И, наконец, решился достать кисет с махоркой. Но раздались немецкие голоса, репродуктор погудел и замолк.
Офицер, досадуя, что все придется начинать сначала и на другом участке, приказал выяснить, каким образом немцам удалось так быстро прервать передачу.
Командир разведвзвода, прихватив своих лобастых парней, исчез в темноте и довольно скоро вернулся.
– Произошла ошибка. Разведчики проскочили блиндаж на нейтральной земле и укрепили репродуктор на блиндаже в расположении противника. В нем спали немцы.
У радиомастера подкосились ноги и, чтобы не упасть, он ухватился за свою винтовку, все еще прислоненную к стенке траншеи".

Медвежья шкура
(Отрывок из раздела моего сайта "Ядерщики")
М.В.Келдыш

Б.П.Константинов

Забавные обстоятельства сопровождали знакомство с президентом Академии Наук СССР Мстиславом Всеволодовичем Келдышем (1911 – 1978).
В одном из своих походов по Западной Сибири я застрелил медведя, не просто так, – есть было нечего. Мясо мы скушали, а шкуру с когтями я привез в Ленинград, имея целью – выделать ее и приспособить для домашнего обихода. Жил я в коммунальной квартире, что исключало выделку в домашних условиях, пришлось тащить ее на работу в секретную лабораторию № 7.
В те годы чего только мы не делали на своем рабочем месте "для дома, для семьи", не в ущерб, конечно, основной работе. Кто-то пустил поговорку: "Интересно работать в нашем институте: каждый день выносишь что-нибудь новенькое". Позднее, в пенсионном возрасте: "Буду работать, пока руки носят". Существовала охрана, которая препятствовала и вносу, и выносу. Но в охране тоже – люди, которым иногда что-то надо починить, которые не прочь выпить, если нальют.
Однако строгости хватало. Как-то раз я получил на складе пять ползунковых реостатов для регулировки тока и напряжения в электрической сети, каждый размером в полешко для домашней печурки. С такой охапкой "дров" я подхожу к пожилой вахтерше и показываю накладную, согласно которой я то-то и то-то получил для нужд лаборатории, которая находится на другой охраняемой территории. Хотя из этой бумаги ясно, что я – не вор, что меня обязали перенести эти несчастные реостаты из одного места в другое, вахтерша, ни в какую, требует пропуск на вынос. А за ним с этими злосчастными "дровами" надо идти в бухгалтерию через всю территорию института. Можно себе представить в каком возбужденном состоянии я там появился. Бухгалтерша попыталась меня успокоить – "что поделать, таков порядок" и, мельком глянув в накладную, выписала пропуск. Молча подаю вахтерше новую бумагу. Прищурившись и отодвинув ее подальше от глаз, она читает: "Пропуск на вынос пяти аэростатов (?!)". Господи, неужели мне опять идти в бухгалтерию! Она пересчитывает аэростаты (?!), лежащие у меня на левой руке: "Раз, два, три, четыре, пять", – и миролюбивым тоном добавляет: "Вот теперь все в порядке" (впоследствии я видел ее фотографию на Доске Почета). Кованые ворота распахиваются, и, я (как мне удается удержать пять аэростатов, рвущихся в небо?) с трясущимися от смеха потрохами пересекаю улицу Курчатова, направляясь в нашу лабораторию.
Многое инородного производилось в секретной лаборатории, но до выделки медвежьей шкуры дело еще не доходило. Чаном для закваски шкуры послужил корпус аккумуляторной батареи для подводной лодки, которая, наверное, еще с военной поры валялась на задворках лабораторной территории. Она была внушительных размеров – метра полтора высотой. Я ее выпотрошил и срезал верхнюю часть так, чтобы стала высотой по грудь. Шкура должна была плавать в рассоле несколько дней, что и делала. По вечерам, когда все расходились по домам, я доставал ее из чана, раскладывал на большом лабораторном столе и острым ножом снимал прирези – подкожный жир и остатки мяса. Вонь стояла приличная, к утру она, слава Богу, почти выветривалась. Потом шкуру надо было просушить и отмять. Эти процессы должны были идти параллельно и не спеша. Поздно вечером я укладывал шкуру ворсом вниз, чтобы она медленнее сохла, а утром приезжал пораньше, складывал ее и прятал куда подальше.
И вот наступил долгожданный день, – шкура готова. Как не похвастаться? Большой лабораторный стол стоит посередине комнаты, на ней расстелена медвежья шкура. Постепенно вокруг нее скапливаются сотрудники, приехавшие поработать. Есть среди них и те, которые в силу своего характера не могут не покритиковать работу, выполненную коллегой. Шкура лежит мехом вверх, так нет, просят показать мездру – испод шкуры. А потом: "Вот тут у тебя плохо почищено, а еще вот здесь". Пришлось взять нож в руки и "исправлять отмеченные недостатки".
Как-то за этими делами мы не заметили появления в комнате еще одного человека, – заместителя директора института, доктора технических наук, лауреата Ленинской премии Бориса Александровича Гаева (1905 – 1974). Он подошел к столу, - в этом случае драматурги в тексте пишут ремарку – "немая сцена". Я спрятал нож за спину, как будто это что-то могло изменить, он молча обошел вокруг нас. Да, бездельники были пойманы с поличным. Пауза затягивалась, все потихоньку расползались по своим местам, демонстрируя свою непричастность к такому безобразию, как выделка медвежьей шкуры в рабочее время в секретной лаборатории. Наконец, я остался один с ножом за спиной возле шкуры и невдалеке от Бориса Александровича. От неестественного положения руку начало сводить судорога.
– Переверни-ка ее, – неожиданно попросил замдиректора.
Он погладил ворс, пощупал шкуру, констатировал:
– Паршивенькая.
И неожиданно добавил:
– Вот у меня шкура белого медведя – куда лучше!
В этот момент мне почему-то вспомнилось, что он знает наизусть всего Есенина.
Оказывается, в столь ранний час Гаев зашел в лабораторию, чтобы предупредить о предстоящем посещении ее президентом АН СССР М.В. Келдышем вместе с Б.П. Константиновым, который, продолжая руководить институтом, к этому времени стал вице-президентом Академии Наук (1967 г.).
Сначала прошел слух, что они будут в первой половине дня, потом – после обеда. Мы гадали: обед будет с коньяком или без?
В нашей "медвежьей" комнате показывать было нечего: одну экспериментальную установку разобрали, другую еще не успели установить. Поэтому Борису Павловичу Константинову пришлось рассказывать о ярком будущем проектируемого эксперимента. Запомнилось совершенно непроницаемое лицо президента. Он, стоя неподвижно, не проронил ни слова, ни разу не кивнул, ни один мускул его лица не изменил первоначального положения. Борис Павлович, наоборот, во время пояснения перемещался по комнате и почему-то слегка приседал. Мы решили, что обед был все же с коньяком. Под конец наш директор обратил внимание президента на мыло, которое магнитом удерживалось у основания водопроводного крана, как свидетельство того, что в этой комнате работают изобретательные люди. Заметим в скобках, что оно было куплено в магазине.
Когда высокие гости покинули нас, Макс рассказал анекдот: "Маша, хочешь, я тебе Келдыша покажу?" – "Ой, не сейчас, Ваня, не при народе".
М.В. Келдыш известен как создатель новых вычислительных методов и алгоритмов для решения атомной проблемы и ракетно-космических задач. Он трижды был удостоен звания Героя Социалистического Труда, в 1961 году был избран президентом Академии Наук и руководил ею 14 лет.
А "паршивенькая" медвежья шкура сослужила мне хорошую службу: ползая по ней, повзрослели мои сыновья. Когда она совсем облысела, пришлось с ней расстаться, медвежьи когти вместе с кабаньими клыками стали материалом для охотничьего ожерелья.

0

8

http://www.alpklubspb.ru/ass/a499.htm

НЕПРОЙДЕННЫЙ МАРШРУТ
Таисия БЕЛОУСОВА – ИТАР-ТАСС

https://i.ibb.co/7kcMwkJ/image.png
Вавилов Николай ИвановичНиколай Иванович ВАВИЛОВ (1887-1943) – русский ботаник, генетик и географ. В 1923 году был избран членом-корреспондентом АН СССР, в 1929-м – академиком. В 1924 году стал директором Всесоюзного института прикладной ботаники и новых культур, в 1930-м – директором Всесоюзного института растениеводства. Президент, затем вице-президент Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. В.И.Ленина (ВАСХНИЛ). 6 августа 1940 года Николай Вавилов был арестован и приговорен к расстрелу по обвинению в принадлежности к антисоветской организации «Трудовая крестьянская партия», а также во вредительстве и шпионаже. Позже приговор был заменен 20 годами заключения. Николай Вавилов умер в саратовской тюрьме.

Тайна гибели Олега Вавилова
https://i.ibb.co/4PdVPgx/image.png
Вавилов Н.И. с сыном Олегом. 1920 г.
https://i.ibb.co/y5Z3m8c/image.png
Мичурин и Вавилов с сыном. 1932-34 г.
https://i.ibb.co/G5y5bcq/image.png
Вавилов Олег. 1938 г.
Пару месяцев назад сотрудники Физического института РАН (ФИАН) Юрий Вавилов и Борис Альтшулер попросили меня расследовать гибель старшего сына академика Н.И. Вавилова – Олега, случившуюся 4 февраля 1946 года в Домбае и узнать подноготную человека, которого они считали виновником этой трагедии. По их версии, в группу московских лыжников НКВД внедрил инструктора альпинизма, аспиранта Института философии Бориса Шнейдера. Он якобы завел неопытного Вавилова на опасные скалы, где тот и погиб. Вечером другой участник похода Игорь Шафаревич отговорил лыжников идти на поиски пропавшего товарища. На следующий день они ничего не сделали для розыска тела, а их руководитель Немыцкий позорно сбежал в Теберду. Всесоюзный комитет по делам физкультуры и спорта (ВКФС) обращался в Генеральную прокуратуру с просьбой привлечь к уголовной ответственности Шнейдера и Немыцкого, но были ли они осуждены, неизвестно.

Изучив предоставленные архивные материалы, я хотела ответить отказом. Но тут в Интернете увидела статью «Сброшен по приказу сверху», («МК», 24.07.2007). О. Богуславская рассказывала о короткой, но яркой жизни Олега Вавилова – после окончания МГУ работал в ФИАНе, в войну занимался секретными разработками, в 45-м блестяще защитил кандидатскую диссертацию – а затем на ее вопросы отвечал историк Яков Рокитянский. Он поведал о том, как Шнейдер настаивал на восхождении на Семенов-Баши. Чтобы не вызвать опасений у Олега, он включил в группу студента Саясова. Позже, избавляясь от свидетеля, посоветовал тому покататься на лыжах на склонах. А сам повел Олега к обрыву, где, подкравшись незаметно, якобы ударил его в правый висок ледорубом, и тот упал в пропасть. В надежде, что начинающийся снегопад скроет следы, он не спешил за помощью. От уголовной ответственности Шнейдера защитила «организация, задание которой он так безупречно выполнил».

Ответы Рокитянского явно противоречили изученным мною документам. Что же произошло в действительности?

Путь на Семенов-Баши

https://i.ibb.co/WFYz1rq/image.png
Семенов Баши
Инициатором лыжного похода в Домбай членов альпсекции ДСО «Наука» был профессор МГУ В.В. Немыцкий, организатор и руководитель ряда высокогорных экспедиций. В группу записались 15 человек, но за пару дней до отъезда народ отсеялся, осталось семеро: Немыцкий, его жена профессор МГУ Н. Бари, доцент и аспиранты МГУ О.Воробьева, Е.Красильщикова и Ю.Саясов, докторант АН СССР И.Шафаревич и О. Вавилов. Чтобы не сорвалась поездка, Немыцкий включил в группу инструктора альпинизма, инженера А. Беляева. Что до Шнейдера, то, по практике тех времен, группу необходимо было «укрепить» членом ВКП (б), вот профессор и вспомнил о Борисе. Они были знакомы еще с довоенных времен, и Немыцкий весьма высоко ценил Бориса как альпиниста и надежного спутника. В мае 45-го он ходатайствовал о присвоении ему всесоюзного разряда по альпинизму, а в июле-сентябре по приглашению профессора тот участвовал в первой послевоенной научно-восходительной экспедиции на Тянь-Шань.

По свидетельствам Беляева, Красильщиковой, Воробьевой и Немыцкого, мысль о зимнем восхождении на Семенов-Баши возникла у кого-то еще в поезде. Вавилов, дважды бывавший на вершине летом, и Саясов восприняли ее «на ура». Горячие головы остудил Немыцкий: для зимнего восхождения надо разрешение ВКФС и снаряжение. Но разговоры эти между Вавиловым и Саясовым то и дело возникали.

Первые два дня лыжники (кроме Беляева, который слег с приступом малярии) гуляли по Домбайской поляне, посетили Чучхурский водопад. 2 февраля, когда группа каталась на склонах Семенов-Баши, Вавилов исчез. В Домбай он вернулся поздно ночью и сообщил, что провел рекогносцировку: при благоприятных условиях на лыжах можно дойти до вершинного хребта Семенов-Баши. Его поддержал Шнейдер. Немыцкий разрешает лыжное восхождение Шнейдеру и Вавилову. Саясову разрешено лишь кататься на склонах Семенов-Баши. И хотя руководителем группы назначается Шнейдер, Беляев почему-то рассказывает все, что он знает о вершине, не ему, а Олегу. 3 февраля Шнейдер, Вавилов и Саясов ночуют на верхних кошах (летней стоянке пастухов), а 4 февраля в 8 утра уходят на Семенов-Баши.

После восхождения на 600- 700 метров Шнейдер и Вавилов оставляют Саясова кататься на лыжах, обещая вернуться в 17 часов. По свидетельству последнего, «Шнейдер не выполнял функции начальника восхождения, распоряжался всем Вавилов. Вавилов же запретил мне идти дальше, когда подошли к гребню».

Драма у большого жандарма

Спустя некоторое время Шнейдер и Вавилов, оставив лыжи, выходят на южный контрфорс Семенов-Баши. Связавшись, они около часа поднимаются по легким скалам.

Чтобы выйти на юго-восточный гребень, надо обогнуть трудные скалы по снежному кулуару (углубление на склоне горы, идущее вниз с расширением). Но идти по снегу, который «очень размяк», невозможно. По свидетельству Шнейдера, «Вавилов настоял на том, чтобы выйти на скалы. Вавилов шел первым, он был значительно сильнее, я же чувствовал себя в тот день плохо».

К 15:00 восходители добрались до большого жандарма (скальный выступ на гребне, преграждающий путь). Взобравшись на него, Вавилов увидел – далее скалы трудные.

Во время перекура решили идти на запад. Спустившись по легким скалам 10- 15 метров , Борис спохватился: на месте привала он забыл ледоруб. Предупредив Вавилова, он отвязался и пошел к жандарму. А по возвращении увидел, что Олег, смотав веревку, идет по скалам на запад. На предложение Шнейдера вновь связаться тот ответил отказом. Шнейдер стал искать более легкий путь подъема. Поднявшись на несколько метров, он заметил, что Олег вышел на трудные обледенелые скалы, и предложил идти его путем. Вавилов попытался это сделать, но, не дойдя до конца скал 5- 6 метров , поскользнулся. Услышав шорох, Шнейдер тут же развернулся, и его глазам предстала страшная картина: «Вавилов сначала метра полтора-два скользил ногами вниз, затем вскрикнул и, отклонившись туловищем от скал, упал на скальный выступ спиной и далее падал вниз с камня на камень, ударяясь несколько раз головой. Первый удар был на 4 метрах , после 20- 30 метров падения он упал в снежный кулуар и покатился, поворачиваясь с боку на бок около ста метров. Вызвав лавину, по инерции ушел в сторону от течения лавины, а лавина унесла его веревку метров на сто». Позже Беляеву Борис расскажет, что Вавилов катился по кулуару, «как бревно», от разбитой головы на снегу протянулась кровавая полоса.

Шнейдер впадает в шок. Он не может тронуться с места, сидит и не сводит глаз с Вавилова. «Характер падения, положение тела, отсутствие каких-либо признаков жизни в течение полутора-двух часов привели меня тогда к твердому убеждению, что Вавилов убит. Спуститься к нему по скалам я не мог себе позволить, опасаясь сорваться», – объяснит он впоследствии.

Уже в сумерках Борис заставляет себя подняться и выйти на снежный кулуар, по которому он и спускается. По пути он несколько раз видел Вавилова, лежащего в той же самой позе, что окончательно его убедило: Олег мертв.

Возможно, Борис намеревался утром с помощью Саясова спустить Вавилова. Но Юрий, растянувший голеностопный сустав, был беспомощен. Идти в Домбай в кромешной тьме (а было новолуние), когда сил совсем не осталось, – чистое безумие. Шнейдер решает остаться в коше и здесь дождаться товарищей по группе. Всю ночь они не спали. Сон сморил их уже на рассвете. Около 10 утра Борис все-таки решает идти в Домбай. Вместе с ним ковыляет и Юрий.

Теперь о Шафаревиче. Вечером 4 февраля он не мог никого отговаривать идти на помощь Олегу, так как контрольный срок возвращения восходителей истекал только 5 февраля в 10:30 утра. В тот день утро было прекрасное, солнечное. Когда товарищи не вернулись вовремя, все подумали, что ребята просто проспали. Поэтому спасатели (Немыцкий, не имевший опыта спасательных работ, Шафаревич в разваливающихся ботинках и Беляев, ослабший после болезни), захватив лишь веревку и ледоруб, вышли из Домбая только в 11:30. Со Шнейдером и Саясовым они встретились в 13:00. Узнав о трагедии и увидев, в каком ужасном состоянии находится Шнейдер, стали думать, что делать. Беляев призывал сразу подниматься к Вавилову. Но Шнейдер идти на Семенов-Баши отказался: он устал, не спал всю ночь, больше суток не ел, а до Вавилова добираться 8-9 часов. Немыцкий решил, что Шафаревич и Беляев останутся в лагере «Алибек», где будут ждать Шнейдера и других спасателей.

Чтобы предупредить о трагедии местные власти и договориться о транспортировке тела, Немыцкий вместе с Бари и Воробьевой (от 45-летних женщин, не имевших опыта спасработ, толку мало) уходит на лыжах из Домбая в Теберду. У Гоначхира при падении он вывихнул плечо. Пришлось бросить лыжи и идти пешком. Из-за этой травмы Немыцкий так и не смог вернуться в Домбай. А там события развивались следующим образом.

Ночью 6 февраля спасатели не вышли из Домбая, так как еще вечером 5-го началась пурга и снегопад. И хотя к рассвету погода не улучшилась Шнейдер, лесник Панченко и Красильщикова все-таки отправились в «Алибек», куда добрались к 14 часам. При этом Шнейдер, растянувший голеностопный сустав, хромал. По свидетельству Беляева, к этому времени видимость упала до 10- 15 метров , толщина снежного покрова достигла 30- 40 см при непрекращающемся снегопаде, а в горах шли лавины.

К утру 7 февраля снега намело метр, снегопад не прекращался, что заставило спасателей спуститься в Домбай. 8 февраля группа уходит в Теберду, куда добирается лишь на следующий день. Шнейдер и Беляев хотели остаться, чтобы после окончания снегопада начать поиски. Но у них не было ни денег, ни продуктов. Пришлось уехать вместе со всеми.

Судилище «альпинистской общественности»

14 февраля, в день возвращения лыжников в столицу, дядя Олега – президент АН СССР С.И. Вавилов – выделил 10 тысяч рублей на поисковые работы. ВКФС сформировал группу поисковиков из опытных и известных альпинистов (А. Сидоренко, М. Ануфриков, П.Ф.Захаров, В.Тихонравов, В. Бергялло, П. Буков), в нее вошли А.Беляев, Б. Шнейдер и вдова Олега Лидия Курносова.

В Домбае Шнейдер повел себя странно. В 2004 году, в интервью  Рокитянскому Курносова рассказывала: «На поиски Шнейдер шел неохотно, иногда его буквально тащили. Сидоренко спрашивал: «Где ты видел последний раз Олега?». Тот всегда молчал». Поговори Лидия Васильевна по-доброму с Борисом, быть может, он и взял бы себя в руки. Но тогда она подозревала, что Шнейдер причастен к гибели мужа. Что до «товарищей альпинистов», то они вели себя, как подвыпившие забулдыги. По воспоминаниям Курносовой, «его (Шнейдера) ругали, хватали за грудки, использовали ненормативную лексику, иногда даже рвались поколотить, обвиняя в гибели Олега».

Первого марта, когда группа добралась до скал, Шнейдер сумел подробно объяснить, каким путем они шли, где отдыхали, показал место срыва и падения Олега, свое местоположение. А на следующий день в группе начались волнения: альпинисты возмущались плохим питанием, говорили, что из-за 6-метрового снега ничего не найдут, поиски надо вести, когда снег начнет таять.

4 марта руководитель группы Сидоренко составил акт о проведенных работах. Согласно его описанию, место аварии – скальная стенка крутизной 70-65 градусов, высотой 60- 70 м . По мнению членов группы, по скалам к Вавилову за 30-40 минут мог спуститься альпинист средней квалификации. Шнейдер акт не подписал. Почему – мне объяснили опытные альпинисты.

Утверждая, что со скал высотой с 20-этажный можно спуститься, Сидоренко  «забыл добавить», что для такого спуска Шнейдер должен был иметь: а) напарника; б) веревку; в) альпинистские ботинки с триконями. А у него в руках был лишь ледоруб. Попытайся Шнейдер спуститься в скользких лыжных ботинках, он тут же сорвался бы и погиб.

12 марта в ДСО «Наука» 25 «представителей альпинистской общественности» разбирали этот несчастный случай. Все лыжники оправдывались и каялись, кроме Шнейдера, понимавшего, что как опытный альпинист, как старший в двойке он виноват в гибели Олега.

Сидоренко акт от 4 апреля «альпинистской общественности» не показал, и о том, что собой представляла скала, не рассказал, зато заявил: «Мы пришли к убеждению, что Шнейдер безусловно мог спуститься к Вавилову. Никакого желания сделать это у него не было. Также считал излишним как можно скорее предупредить спасательную группу… Такое поведение позорно для альпиниста… такому человеку не место в рядах советских альпинистов».

Именитому альпинисту поверили. И началось. На этой и последующей разборке все наперебой обличали Шнейдера: бросил товарища в беде, у него нет совести... В громких обвинениях утонули слова известного альпиниста Летавета, что поведение Шнейдера, возможно, объясняется шоком.

1 апреля на заседании президиума секции альпинизма ВКФС, где собрались 72 человека, комиссия, разбиравшая несчастный случай, обнародовала свои выводы и предложила наказать участников группы.

Немыцкого вывели из президиума альпсекции, ему запретили руководить альпинистскими и туристическими мероприятиями, участвовать в мероприятиях всесоюзного значения и рекордных группах. Шнейдера дисквалифицировали, запретив участвовать в мероприятиях спортивных обществ. Беляеву запретили руководить восхождениями в 46-м году, Красильщиковой объявили выговор; остальным – от ВКФС – общественное порицание «за их недостойное альпинистов и советских людей поведение».

След ледоруба

В апреле для поисков Вавилова ВКФС выделяет 20 тысяч рублей. Секретарю Клухорского райкома партии и районному прокурору отправляют письма с просьбой направить в Домбай хирурга и следователя, чтобы установить: погиб ли Вавилов сразу или же он был жив какое-то время и ему можно было помочь. Еще не выехала из Москвы поисковая экспедиция, а зампредседателя ВКФС Никифоров обращается к Генпрокурору К.П. Горшенину с просьбой привлечь к уголовной ответственности Немыцкого и Шнейдера. Причину такой поспешности мне объяснил старый альпинист: «Если погибал родственник высокопоставленной персоны, спортивные чиновники всегда старались возбудить уголовное дело. Однако по этим делам осужден никто не был».

Отчет о работе второй экспедиции я отыскала в Государственном архиве РФ (ГАРФ).

21 апреля Захаров, Гусак, Сидоренко, Ануфриков, Малеинов, Бергялло, Курносова прибыли в Теберду. Поскольку родные решили похоронить Вавилова на Кавказе, Захаров договорился, что после обнаружения тела оно будет сфотографировано со всех сторон и спущено в Домбай, куда прибудут медэксперт и следователь. Из-за сильных дождей, сноса моста через реку Алибек и схода 15 лавин к месту поисков добрались только 1 мая. После тщательного изучения местности группа приходит к выводу, что «показания Шнейдера о пути подъема по стене, месте срыва Вавилова, его падении, остановке в кулуаре, нахождения Шнейдером более легкого пути выхода на гребень после падения Вавилова вполне близки к истине».

Так как Курносова по-прежнему сомневалась, а вдруг Шнейдер все-таки причастен к падению Олега, альпинисты, чтобы опровергнуть или подтвердить эти сомнения, 7 мая прошли по пути Вавилова-Шнейдера. После чего Сидоренко пишет «Выводы»: «Стена, по которой поднимались Шнейдер и Вавилов, выше 60 м при общей крутизне 70-75 градусов. Общая величина падения Вавилова от места срыва до начала кулуара 50- 55 м . Местонахождение Шнейдера от места срыва Вавилова – 30- 35 м (по горизонтали), с других участков, расположенных выше и ниже примерного места нахождения Шнейдера на гребне, «дна» кулуара не видно, тем более не видно место, где остановилось тело Вавилова после падения». Таким образом, Курносова убедилась в том, что Шнейдер не мог сбросить ее мужа в пропасть. Но ее мучил и другой вопрос: а что если Олег после падения был жив?

Поиски были долгими. В июне по семейным обстоятельствам уехали в Москву Захаров и Ануфриков, затем – по служебной необходимости – отбыли Гусак и Малеинов. Их заменили начальник и инструктор лагеря «Наука» Назаров и Никитин, а также инструктор из лагеря «Молния» Оробинский. 10 июня при очистке кулуара от снега искусственным вызовом лавин Курносова нашла тело мужа.

В статье Я. Рокитянского «Сын гения» приводится следующий рассказ Курносовой. После обнаружения тела она привезла из Теберды двух милиционеров, выписавших ей «свидетельство о смерти», где говорилось, что у Олега «справа в височной области след от удара ледорубом». Два экземпляра документа она привезла в Москву; один передала в ФИАН, откуда он исчез. Однако в качестве иллюстрации к статье факсимильно было воспроизведено свидетельство о смерти, где говорилось, что Олег Вавилов погиб при восхождении на Семенов-Баши, и никакого упоминания о ране в нем не было. О каком же документе рассказывала Курносова?

Из телеграммы спасателей было известно, что они везут в Москву заключение экспертов. Но в ГАРФ этого документа я не нашла. Зато установила, что в 1946-1947 годах в Домбае по факту гибели альпинистов составляли акты. Если гибель вызывала подозрение, тело осматривали судмедэксперт города Клухори (ныне Карачаевск) С.Г. Жгенти и главврач какой-либо из больниц Теберды. После чего составлялся «Акт на погребение» с описанием повреждений. А потому можно предполагать, что с Курносовой в Домбай прибыли медики, и в Москву она привезла не только свидетельство о смерти, но и «Акт на погребение». В поисках последнего обращаюсь ко второму мужу Курносовой Фрадкину. Моисей Иосифович с документом знаком, но отыскать его не может. Прошу вспомнить, было ли в нем упоминание об ударе ледорубом. Фрадкин возмущается: «Лидия Васильевна не могла сказать такое. В документе говорилось о ране «по размерам с лопатку ледоруба»!

Скорее всего, в Домбае у эксперта линейки не нашлось, зато неподалеку лежал ледоруб, с которым альпинисты ходили на поиски.

Юрий Вавилов, несмотря на итоги моих изысканий, по-прежнему убежден, что Олега убили, что уголовное дело существовало. Спрашиваю: а почему в таком случае Курносова не интересовалась ходом следствия? «Ее оберегали от волнений».

Не верится, что Курносову, благодаря настойчивости которой и состоялись две поисковые экспедиции, которая не сдалась даже тогда, когда ее помощники стали разбегаться, перестали интересовать обстоятельства гибели мужа. А потому могу предположить: медики в Домбае объяснили ей, что Олег при падении получил повреждения, несовместимые с жизнью, и по кулуару катилось уже безжизненное тело. Поэтому никакого уголовного дела заведено и не было.

Казалось, в этой истории можно ставить точку. Но мне не давала покоя существенная деталь – поведение Шнейдера в тот злосчастный день.

41-летний Шнейдер, хорошо владевший горными лыжами, был весьма опытным альпинистом: 11 восхождений на восточную и западную вершины Эльбруса, покорение трех вершин (Ляльвер, Гестола и Катын-Тау) знаменитой Безенги, траверс Бжудуха и Замка, первовосхождение в зимних условиях на пик Молодая Гвардия, первовосхождение (траверс) трех вершин Белая Шапка и т.д. Почти всегда он шел руководителем группы. С 1937 года участвовал в спасательных работах, в том числе транспортировал пострадавших с Эльбруса, руководил спасательной станцией Миссес-Кош. Почему же такой опытный человек 4 февраля так грубо нарушил правила горновосходения, действовал столь неадекватно?

Кто вы, товарищ Шнейдер?

Изучаю вот уже в который раз документы Шнейдера – официальную и спортивную биографии, анкеты, справки с места работы и учебы, заявления и пр. Личностью он был необычной и незаурядной. В 1924 году поступил на физмат МГУ, после 2-го курса по призыву комсомола ушел на завод, где работал токарем, был секретарем комсомольской организации. В 30-м году поступил в ИФИ (Институт философии и истории, созданный на базе гуманитарных факультетов МГУ); после 2-х курсов ушел по семейным обстоятельствам, работал председателем завкома и преподавал марксизм-ленинизм на курсах при райкоме партии. В 38-м поступил в элитный МИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории), где конкурс почти 20 человек на место, где учились А. Твардовский, К. Симонов, Д. Самойлов, А. Солженицын. В 41-м институт объединили с МГУ. В 42-м по сокращенной программе Шнейдер окончил МГУ. В 1942–1944 годах – политредактор в Главлите; в 1944–1945-м – политредактор в Мособлгорлите.

Ну, думаю, все понятно: в войну МГУ был эвакуирован в Ашхабад, куда попал и Главлит, вот он туда и пристроился. А быть может, его не взяли на фронт по болезни? Но если были серьезные проблемы со здоровьем, как же тогда в 45-м он смог совершить труднейшие восхождения на Тянь-Шане? Загадка…

Вновь пересматриваю шнейдеровские документы и вдруг нахожу то, на что раньше не обращала внимания. В анкете, где перечисляются восхождения по годам, и в спортивной биографии за 1943 год указаны перевалы Селлы, Абая, Туюк-су и вершины Абая, Туюк-Су, Молодая Гвардия, Комсомолец, Амангельды, Молодежный… Раскрываю атлас: перевал Селлы – это Кавказ, а Абая, Туюк-су и Молодая Гвардия и т.д. – Заилийское Алатау (Казахстан).

Как Шнейдер попал на Кавказ, предположить могу. Из Москвы он не эвакуировался, так как здесь оставался его отец, заведовавший перевозками в Наркомтекстильпроме. В аудитории он вряд ли сидел. Либо попал, как другие студенты МИФЛИ, в истребительный батальон, уничтожавший диверсантов в прифронтовой полосе, а потом защищавший Москву, либо в числе других спортсменов записался в Отдельный мотострелковый батальон особого назначения (ОМСБОН) НКВД и воевал за линией фронта. Второе – вероятнее всего, ибо он в совершенстве владел немецким. Как я установила, Шнейдер был не русским, как указывал в документах, а немцем. И до 14 лет жил в деревне Булганак Симферопольского района Крыма – бывшей немецкой колонии Кроненталь, основанной при Александре I.

На Кавказ Шнейдер мог попасть летом 1942 года либо с ОМСБОНом, который занимался борьбой с немецкими диверсантами и бандами дезертиров, либо в числе тех 150 альпинистов, которых Павел Судоплатов по заданию Берии отправил в Закавказье. Последние готовили красноармейцев к боевым действиям в горах, эвакуировали местных жителей, минировали перевалы и участвовали в их обороне, были разведчиками и проводниками. Шнейдер, исходивший Центральный Кавказ вдоль и поперек, тут был не лишний.

А как он попал в Казахстан? Вновь перечитываю анкету. Вот оно! Отвечая на вопрос: где и когда вы работали инструктором, Шнейдер в самом конце пишет: «1943. шк.инст-в Алма-Ата».

Ищу в Интернете школу инструкторов в Алма-Ате. Вот это сюрприз! В то время, когда Борис должен был перебирать бумажки Главлита, в знаменитой школе «Горельник» (находилась в подчинении ВКФС и Наркомата обороны СССР), он готовил горных стрелков, а точнее горных разведчиков-диверсантов.

Единственный человек, которому довелось работать с документами школы, хранящимися в Центральном государственном архиве Республики Казахстан, – доктор исторических наук Павел Белан из Алма-Аты. Но в его статье «Горные стрелки из «Горельника» инструктора Шнейдера, увы, нет. В 2005 году о Горельнике писала и алмаатинка Людмила Варшавская. Ей удалось побеседовать с кавалером ордена Красной Звезды, трех орденов Великой Отечественной войны Юрием Менжулиным. Юрий Николаевич – личность легендарная: в 43-м после ранения возглавлял учебную часть школы, весной 44-го ушел на фронт, геройски воевал в разведке и даже ухитрился со своими бойцами взять Русский перевал в тылу у немцев. После войны стал Мастером спорта СССР по альпинизму (Прим. ред. МС СССР он стал 29.02.1944).

Варшавская и ее знакомые отыскали номер телефона Менжулина, однако меня предупреждают, что он тяжело болен.

Услышав слабый голос, я на седьмом небе от счастья. Объясняю, чем занимаюсь, и спрашиваю, не помнит ли он Шнейдера.

– Конечно, помню, – отвечает Менжулин, и голос его крепнет. – Высокий, худощавый, лохматый, неухоженный философ. Человеком был спокойным, преподавателем – хорошим, доходчиво все объяснял курсантам. В работе – педантичен, аккуратен и нетороплив. Курсантов готовил не только теоретически, но ходил с ними на горно-тактические учения, отрабатывал тактику боевых действий. Оружием владел хорошо. Помню, он ухаживал за симпатичным инструктором Галей Сивицкой, видел не раз, как они ворковали. Но потом та вышла замуж за начальника штаба школы Мишу Грудзинского.

– Мог Шнейдер прибыть в Горельник с Кавказа?

– Да, хотя он об этом не говорил. Мы случайно узнали, что один из наших инструкторов воевал на Кавказе. Но тот тоже ничего не рассказывал: либо давал подписку, либо был приказ командования.

– Мог Шнейдер быть агентом НКВД?

– «Тихушником»? Ни в ком случае! Всех «тихушников» мы знали. Работай он на НКВД, мы бы легко вычислили это и постарались избавиться от него.

Рассказываю Менжулину о трагедии на Семенов-Баши и разборках.

– Чтобы судить Шнейдера, надо самому побывать на его месте, – говорит он. – В 43-м на глазах у меня и адъютанта слетел с вершины полковник Горин и разбился насмерть. Мы также долго находились в шоке. И эвакуировать тело через два перевала не могли. Нас тоже таскали, мол, недоглядели, но из-за войны все быстро прекратилось. А тело достали только через месяц, ходила за ним большая группа.

– Мог ли Борис в результате ссоры убить Вавилова?

– Бред! Это полностью исключено, потому что он был добрый и интеллигентный человек.

В спортивной биографии Шнейдер указывал, что в школе он пробыл 4 месяца. Павел Белан, с которым все-таки удалось связаться, сразу сообщил: фамилию Шнейдера встречал в книге приказов по школе. 2 августа 1943 года Шнейдер был назначен командиром-инструктором 3-го отделения. 15 августа, 27 сентября и 2 октября ему были объявлены благодарности: за проведение альпиниады и восхождение на вершину Школьник с 38 выздоравливающими офицерами и солдатами «в сложных условиях непогоды»; «за честное выполнение возложенных обязанностей» во время горно-тактического похода курсантов; «за отличную преподавательскую работу».

Поскольку после 2 октября имя Шнейдера в документах не встречается, есть основание считать, что в начале октября он отбыл из Горельника с первыми выпускниками школы. 60 человек (48 выпускников, остальные – командиры-инструкторы) оказались в лагере у подножия Эльбруса. 13 человек остались в лагере инструкторами, остальных распределили в Заполярье, Карелию, на Шпицберген, в Иран. Ходили слухи, что большая часть курсантов первого и второго выпусков воевала за линией фронта, в том числе в Карпатах, горах Югославии и Судетских Альпах. Операции, в которых они участвовали, и сегодня засекречены. По свидетельству Менжулина, никого из этих 102-х курсантов после войны он не встречал…

Куда попал Шнейдер, я не знаю. Но в Москве он появился в апреле 44-го. Вроде бы работал цензором в Мосгороблите (еще одна «крыша»?), а по совместительству два месяца преподавал в МИСИ, откуда уволился под предлогом занятости на курсах ЦК ВКП(б). В ноябре, сдав экзамены в аспирантуру, он снова исчезает и появляется в столице лишь в мае 45-го, при этом его в 39 лет снимают с воинского учета. Не из-за проблем ли с психикой? Сегодня часто говорят об афганском и чеченском синдроме. А вот о том, как на психике людей сказалась Великая Отечественная война, мы почти ничего не знаем.

Летом 45-го Шнейдер уезжает в экспедицию на Тянь-Шань. А по возвращении узнает, что из аспирантуры его отчисли. Не исключено, что тогда он решает изменить свою жизнь: стать профессиональным инструктором в альплагере. Но трагедия на Семенов-Баши разрушила все планы.

В июле того же 46-го он хотел пойти в горы с какой-то группой, для чего взял из личного дела в Институте философии справку ВКФС, где высоко оценивалось его участие в Чаткалькой экспедиции. Но, памятуя о запрете ВКФС, его не берут. Он уезжает на Кавказ в одиночку и идет на «Приют одиннадцати», где оставляет записку: решил покончить жизнь самоубийством, в моей смерти прошу никого не винить, ухожу на седловину Эльбруса.

Лучшего места для самоубийства не придумать. Стоит лишь сесть, расстегнуть куртку, а дальше мороз в 30-50 градусов быстро сделает свое дело, ветер (до 50 м/с) унесет тело по ледяной пустыне до ближайшей трещины. Но записку нашли альпинисты и поднялись на седловину. Обматерив Шнейдера, дав ему по физиономии, привели его в чувство и заставили идти вниз. Об этой истории Юрию Вавилову поведал участник той спасательной экспедиции известный альпинист Борис Рукодельников. А на встрече с друзьями-альпинистами в Доме ученых Рукодельников о Шнейдере, с которым ему довелось общаться в лагере, вспоминал как о скромном и деликатном человеке.

Я пыталась узнать, как сложилась дальнейшая судьба Шнейдера. Потомков его искать бесполезно, он не был женат. Дом, в котором он жил в 1940-е годы расселили еще в 60-е. Пыталась установить дату его кончины по времени погашения партийного билета. Тут помогли сотрудники Российского государственного архива социально-политической истории. Оказалось, что Борис Иванович получал новые партбилеты при обменах 1953-го и 1974 годов. Но его учетная карточка осталась непогашенной. Это может свидетельствовать об одном: Шнейдер дожил до ликвидации КПСС, когда райкомы и парткомы перестали регулярно передавать документы в архивы. Только вот после 1946 года на восхождения он уже не ходил. Ему оставалось только завидовать тем, «другим, у которых вершины еще впереди…».

Фото из архива Юрия ВАВИЛОВА и Моисея ФРАДКИНА

0

9

Альтернативное и помянутое выше
https://www.mk.ru/social/article/2007/0 … verhu.html

Сброшен по приказу сверху

У гениального российского ученого Николая Ивановича Вавилова было двое детей от двух браков. Младший сын Юрий по сей день здравствует и трудится над изучением архивов, по крупицам собирая историю жизни отца. А вот о старшем сыне Олеге до последнего времени было известно очень мало. Практически все, что было известно, больше касалось самого Николая Ивановича Вавилова. Кандидат исторических наук Яков Григорьевич Рокитянский, биограф Вавилова, долгие годы искал свидетельства жизни Олега Вавилова. И ему повезло. Он познакомился с вдовой Олега, Лидией Васильевной Курносовой. На основе ее рассказов и документов, которые ей удалось сберечь, он собрал уникальные сведения о жизни старшего сына Николая Вавилова.
Вот что удалось выяснить.

Первая жена Н.И.Вавилова, Екатерина Николаевна Сахарова, была очень непростым человеком. Окончила Петровскую сельскохозяйственную академию, некоторое время работала в Бюро по прикладной ботанике, которым руководил Николай Иванович Вавилов. Брак распался через 15 лет. Олег родился 7 ноября 1918 года.

Вот что писал Вавилов Е.И.Барулиной, которая в 1926 году стала его второй женой: “Жену свою знаю давно, со студенческих лет. Это была самая умная, образованная слушательница в Петровке… Была попытка пойти одной дорогой, но из этого ничего не вышло… этому мешал и тяжелый характер Екатерины Николаевны. И единственное, что связывает нас, — сын, которого нельзя не любить. Я очень хотел бы, чтобы он был дорог и тебе. В нем много моего, и мне хотелось бы передать ему лучшее, что смогу”.

Екатерина Николаевна много сделала для того, чтобы с детских лет Олег читал, изучал языки, интересовался наукой.Шести лет от роду он умел считать до 100 на русском и английском языках, зимой 1928 года начал читать по-немецки. Отец часто брал его с собой в командировки и экспедиции, а если Вавилов уезжал один, из всех городов присылал сыну письма и открытки. Несколько чудом уцелевших открыток — крошечное окошко в мир отца и сына, наполненный теплом и нежностью.

Физикой он заинтересовался, будучи подростком. В ФИАНе начал работать, еще учась в школе. В 1941 году, окончив физфак МГУ, стал научным сотрудником ФИАНа.

Из воспоминаний Лидии Васильевны Курносовой-Вавиловой: “Мы познакомились в университете. Я поступила на механико-математический факультет. Олег учился на физфаке… Олег иногда был грубоватым, мог сказать резкое слово. Но при этом он все же был деликатным человеком. Он был верзилой, очень застенчив, красив… со мной всегда предупредителен и нежен… Олег каждый день приходил на мехмат МГУ, ожидал меня у балюстрады и провожал. Мы стали неразлучны. Зимой ходили на лыжах, а весной и летом — в походы… В начале 1938 года он привел меня к себе домой и сказал: “Бабушка, Лида будет жить у нас”. Олег с матерью жил у бабушки, матери Николая Ивановича Вавилова. Как следует из воспоминаний Лидии Васильевны, мать Олега держалась дома особняком, была холодна в проявлении чувств, а если к Олегу приходили гости — даже в день его рождения, — она не выходила из своей комнаты.

“Когда Николай Иванович приезжал в Москву, он всегда приходил к нам, иногда приводил иностранных коллег. Екатерина Николаевна угощала их бульоном из кубиков, разлитым по чашкам. Готовить она совсем не умела. Мы с Олегом ходили в студенческие столовые или дешевые кафе”.

Олег тяжело пережил развод родителей и нередко упрекал мать в том, что она не сумела сохранить семью. Он был очень привязан к отцу. А точнее, он был с ним неразрывно связан и, даже когда Николай Иванович был далеко, ощущал его присутствие. Николай Иванович немало потрудился, чтобы эта связь стала такой прочной. И сын, и отец очень дорожили ею. Поэтому, когда Вавилов был арестован, Олег считал, что это недоразумение. Он ведь знал, что отец — всемирно известный ученый, всю жизнь посвятивший науке, и никакой вины за ним нет и быть не может. Разумеется, Олег деятельно пытался помочь отцу, отправлял передачи на Лубянку. В октябре 1941 Николая Ивановича перевели в Саратов, где находилась вторая жена Вавилова с сыном Юрием.

Вавилова искали по всей стране, но никто не мог себе представить, что в это время он находился в Саратовской тюрьме НКВД, в нескольких минутах ходьбы от дома. Вавилов погиб 26 января 1943 года. Спустя несколько месяцев Олегу удалось выяснить в местном отделении НКВД дату его гибели.

* * *

20 декабря 1945 года Олег Вавилов защитил в ФИАНе кандидатскую диссертацию на тему “Переходные эффекты мягкой компоненты космических лучей и гамма-лучей”. Он не был просто сыном гения и племянником президента Академии наук СССР, которому уже за одно происхождение полагались почести и звания. Он был необычайно одаренным человеком, без устали работал, и научные перспективы его были блестящими. Кроме того, он был, судя по всему, человеком удивительным. Из воспоминаний Ж.С.Такибаева: “В 1945—1948 годах я был аспирантом отдела теоретической физики ФИАНа и познакомился с Олегом Вавиловым. Он… отличался открытостью, бесхитростностью, простодушием, внешне был похож на русского богатыря…”

Спустя месяц после защиты диссертации Олег решил провести отпуск на Северном Кавказе. Из воспоминаний жены, Лидии Васильевны Курносовой-Вавиловой: “Олег решил провести отпуск, катаясь на лыжах, в составе группы аспирантов и профессоров МГУ. На Домбае Олег бывал неоднократно. Я его отговаривала: “Разве нельзя отдохнуть летом? Мне не нравятся твои спутники”. Но он настаивал, говорил: “Я устал. Не отдыхал уже несколько лет… В группе много интересных ребят, есть математики, Шафаревич, например. Надо развеяться”.

…Хорошо помню день отъезда. Поезд уходил вечером. У Олега не было ни куртки, ни рюкзака. Он позвонил Володе Тихомирову, и тот привез… Когда уходил, сказал матери: “Ма, я поехал”. Мы обнялись, поцеловались. И он быстро убежал на вокзал. Не думала, что больше не увижу его живым.

10 февраля, когда группа горнолыжников уже вернулась из Домбая, мне позвонили из Центрального совета ДСО “Наука” и сказали, что произошло несчастье. Я спросила: “Вы говорите, что он разбился, а его не нашли?”

Вначале молчание. Затем слова о том, что там навалило много снега… Я позвонила Игорю Шафаревичу, поскольку он был одним из организаторов группы, и попросила рассказать, что же произошло. Потом записала содержание разговора в записную книжку”. Игорь Ростиславович Шафаревич, академик РАН с 1991 года и знатный борец с евреями, 10 февраля сказал Лидии Васильевне следующее: “Олег погиб на лыжах при восхождении на Семенов-Баши. Ушли вместе со Шнейдером. Погода плохая. Розыски ничего не дали. Все уехали обратно. В связке шел со Шнейдером, он оставил ледоруб, отвязался, Олег тем временем пошел дальше, и, возвращаясь, он, Шнейдер, не нашел Олега”.

Спустя 17 дней на Кавказ выехала поисковая группа, в составе которой была Лидия Васильевна. Поселили всех в том же домике, где жил Олег. Вместе с друзьями Олега приехал и Шнейдер, который принимал участие в восхождении с Олегом Вавиловым и должен был показать место его гибели. Идти в горы Шнейдер не хотел, по сути дела, его заставили. Некоторые члены группы пытались его ударить, открыто обвиняли в гибели Олега.

Лидия Васильевна принимала участие во всех восхождениях, но они ничего не дали. В начале марта пришлось возвращаться в Москву.

Неизвестно, чем бы закончилась эта история. Лидия Васильевна страдала от воспоминаний о поездке, которая так бесславно закончилась, но есть сила обстоятельств, и человек вынужден смириться. Кто знает, может быть, Лидия Васильевна приняла бы вызов судьбы и поставила точку на последней странице трагедии, но тут произошло непредвиденное. Кто-то начал распускать слухи о том, что Олег бежал в Турцию. И она потеряла покой. Лидия Васильевна поняла, что обязательно должна снова вернуться на Кавказ, найти тело мужа и доказать всем, что он был честным человеком.

Во второй раз выехали в середине мая. Из воспоминаний Л.В.Курносовой-Вавиловой: “Жили в том же домике. Каждый день шли на поиски. Я всегда ходила одна, иногда даже с температурой 39°. Сидоренко (глава поисковой группы, заслуженный мастер спорта А.И.Сидоренко, руководил во время войны группой альпинистов, которая совершила восхождение на Эльбрус и сорвала фашистский флаг. Он лишился пальцев на ногах, но продолжал совершать восхождения. — Прим. авт.) и его помощник издали наблюдали за мной, как бы чего не случилось… Стало очень тепло. Снег осел. К середине июня в группе стали говорить о необходимости возвращения в Москву, о том, что все равно тело Олега найти не удастся. Я возражала, говорила, что в случае чего останусь одна. Было решено уехать через несколько дней. 10 июня во время очередного восхождения я разгребала снег с помощью ледоруба… нагнулась и вдруг увидела что-то красное. Это была ковбойка Олега. Я начала разгребать снег и увидела его — как живого: темные волосы, густые брови, даже румянец на щеках. Я отгребла руками снег и крикнула Сидоренко: “Я нашла Олега!” …Мы обернули тело Олега в палатку и в течение часа спускали его к подножию горы. Он явно погиб не от лавины и не от падения с высоты. Снег засыпал его уже после того, как он умер… Я верхом отправилась в Тиберду и вернулась с милиционерами. Они оформили документы и вручили мне свидетельство о смерти… В нем говорилось, что у него справа в височной области след от удара ледорубом. Тогда я как-то не обратила на это внимания…”

* * *

О гибели Олега Вавилова в горах Северного Кавказа я впервые услышала от Якова Григорьевича Рокитянского, но тогда, несколько лет тому назад, никто бы не поверил в то, что тайна гибели Олега будет раскрыта.

Однако это произошло. Заговорили архивы. Подробности сенсационных находок нам рассказал Я.Г.Рокитянский.

— Неужели найдены документы, касающиеся гибели Олега Вавилова?

— В Государственном архиве Российской Федерации, в фонде Всесоюзного комитета по физической культуре и спорту, обнаружен целый комплекс бесценных документальных свидетельств этой истории. Выяснилось, что комитет тщательно фиксировал, анализировал и расследовал случаи, связанные с гибелью альпинистов. О существовании такого дела узнал исследователь репрессий против покорителей гор, альпинист Ю.С.Пустовалов.

Он сообщил об этом Юрию Николаевичу Вавилову. Юрий Николаевич познакомился с документами, затем это сделал я. Мы сделали ксерокопии всех найденных документов, и теперь в распоряжении историков имеется почти вся летопись этих драматических событий: 170 листов. Среди найденных документов — протоколы обсуждения гибели О.Вавилова, отчеты участников поездки на Кавказ и конкретные сведения о его последних часах. Особенно много материалов об организации и ходе поисков тела, отчеты, обмен телеграммами. На поиски тела О.Вавилова его дядя, президент Академии наук СССР, дал 10 тысяч рублей. В двух поездках участвовали именитые альпинисты, однако тело нашла его жена, самая яркая и героическая женщина, с которой я когда-либо встречался. Когда почти вся группа уехала, а два оставшихся альпиниста собирались сделать то же самое, Лидия Васильевна упорно продолжала искать тело мужа. Когда Сидоренко услышал ее крик и подошел к месту, где она нашла тело Олега, он увидел, что Лидия Васильевна за несколько минут поседела. Она похоронила Олега на альпинистском кладбище в Домбае, прикрепив к камню привезенную из Москвы табличку: “Здесь погиб в феврале 1946 года Олег Вавилов — талантливый ученый, самый дорогой и близкий мне человек”.

— Как сейчас выглядит общая картина событий?

— В группе альпинистов, в состав которой входил Олег Вавилов, было 9 человек. Ее возглавлял опытный альпинист, профессор МГУ математик В.В.Немыцкий. В число участников входил также ныне известный академик И.Шафаревич. В самый последний момент к группе присоединился Борис Иванович Шнейдер, 1905 года рождения, аспирант Института философии, преподаватель марксизма-ленинизма. Он был инструктором альпинизма, окончил специальную школу, покорил 27 вершин. Все говорит в пользу того, что именно этот человек был агентом НКВД и получил от секретных служб того времени специальное задание: убить Олега Вавилова. По-видимому, у него был помощник А.Д.Беляев, который вместе с ним записался в группу и на всех этапах помогал осуществить преступление. 24 января группа выехала из Москвы, а 29 января уже находилась в альплагере “Наука” в Домбае.

— Что известно о действиях Шнейдера в это время?

— Вел он себя нервно и агрессивно. По дороге на Кавказ и после прибытия в лагерь он настаивал на восхождении на вершину горы Семенов-Баши, которая находилась рядом с лагерем. Это упорство — свидетельство того, что ехал не отдыхать, а выполнять ответственное задание. Это восхождение не входило в план группы, для него не было необходимого снаряжения, например окантованных ботинок. Но Шнейдер настаивал, его энергично поддержал А.Д.Беляев, который твердил об “элементарности подъема и абсолютной безопасности, если идти правильным путем”. Этот аргумент оказал воздействие на Немыцкого, который нарушил инструкцию и дал согласие на восхождение. Шнейдеру удалось привлечь к нему и Олега Вавилова. Вавилов был альпинистом со стажем, восхождение на сравнительно невысокую гору показалось ему не особенно сложным.

Он был очень прямодушным человеком и не подозревал, что ему грозит смертельная опасность. Чтобы не вызывать опасений у Олега, Шнейдер включил в группу еще одного человека — студента МГУ Ю.С.Саясова.

Подъем начался 3 февраля, переночевали в коше и утром 4-го двинулись дальше. Вскоре Шнейдер посоветовал Саясову не подниматься на гору, остаться внизу и покататься на лыжах, с тем чтобы на обратном пути вернуться в лагерь вместе. Свидетель был ему не нужен. И в последующем все действия Шнейдера были очень тщательно продуманы с точки зрения главной цели.

— Можно ли сказать, что теперь известно, как был убит старший сын Вавилова?

— Прежде всего отметим, что Шнейдер сознательно вел Олега к крутому обрыву — единственному смертельно опасному месту горы Семенов-Баши. Впоследствии, анализируя это восхождение, известные альпинисты отмечали, что было множество возможностей безопасно добраться до вершины. Изучив этот маршрут, мастер спорта по альпинизму А.А.Малеинов отмечал: “Путь, избранный Шнейдером и Вавиловым, более чем странный.

Этим путем (с подъемом на скалы высотой, превышающей 6-этажный дом) могли пойти только сумасшедшие.

При выходе из коша по снежным склонам представлялось возможным обойти скальный район слева, несколько удлинив путь… На пути до скал Шнейдер и Вавилов упустили 4 возможности избежать явно опасного подъема”. Хотелось бы отметить, что путь определял не Олег, а Б.И.Шнейдер. Это было не сумасшествие, а выполнение спецзадания НКВД по уничтожению человека.

На теле Олега был обнаружен след от удара ледорубом. В документах это орудие убийства упоминается дважды. В первом случае Шнейдер рассказал, как он на скалах развязал страховочные веревки, связывавшие его с Олегом, под тем предлогом, что он где-то поблизости забыл свой ледоруб. В результате Олег оказался на краю пропасти в беспомощном положении, без всякой страховки, в ботинках, не пригодных для альпинизма.

Дальнейшее напрашивается само собой: подобрав оставленный ледоруб, Шнейдер незаметно приблизился к Олегу и нанес ему удар в правый висок. И Олег упал в пропасть. Позднее внизу были обнаружены лыжи Олега и веревки. Сбросить Олега со скалы “просто так” было рискованно, он мог бы и уцелеть.

— Что было дальше?

— Выполнив задание НКВД, Шнейдер повел себя как квалифицированный убийца. Ледоруб он захватил с собой, чтобы его не нашли на месте преступления. У скал Шнейдер провел немало времени. Позднее он рассказывал, что “был в отчаянии”, курил, пытаясь успокоиться. Думаю, главная задача состояла в том, чтобы выиграть время. Начался снегопад. Не исключено, что он спустился вниз и припрятал тело Олега так, что опытные альпинисты в ходе двух командировок не смогли его найти. Вечером Шнейдер начал спускаться, встретил Саясова, они переночевали в коше, а затем уж двинулись в лагерь. Вернулись они 5 февраля в 4 часа вечера. И эта задержка не была случайной. Ведь уже темнело. Убийца прекрасно понимал, что вечером товарищи Олега вряд ли пойдут искать его тело.

— А как отнеслись к известию о гибели Олега его спутники? Ведь, согласно правилам альпинистов, они должны были отправиться на поиски погибшего?

— Шнейдер изложил свою версию гибели Олега: мол, он сам упал в пропасть, — и путано объяснил причины задержки на обратном пути. Еще он сказал, что слишком устал, чтобы вести членов группы на поиски Олега. Его горячо поддержал А.Д.Беляев, который прикинулся больным, чтобы не принимать участия в этом деле.

Профессор В.В.Немыцкий не настаивал. И другие члены группы не горели желанием немедленно отправляться на поиски, хотя гора была рядом с лагерем. Особенно энергично возражал Шафаревич, который, как говорила мне Лидия Васильевна, призывал всех идти отдыхать. Мне кажется, что всем им было понятно, что речь шла об убийстве. Они ведь знали, кто был отцом Олега, и были свидетелями того, как Шнейдер настаивал на восхождении и упрашивал Олега присоединиться к нему. Это был уникальный случай в истории альпинизма, когда товарищ был оставлен на произвол судьбы. Позже все члены группы получили серьезное порицание от Комитета по делам физкультуры и спорта “за невыполнение своего гражданского долга после происшедшего несчастного случая”. На собраниях альпинистов Шнейдера ругали, в глаза называли убийцей. Он очень неубедительно защищался. Были и обращения в прокуратуру, позднее имело место какое-то судебное разбирательство, о котором мне, к сожалению, ничего не известно. Но о каком судебном слушании могла идти речь, когда убийца был единственным свидетелем преступления?

Конечно, Шнейдер вышел сухим из воды. Его защитила организация, задание которой он так безупречно выполнил 4 февраля 1946 года.

— Как вы считаете, зачем Сталину нужно было убивать Олега Вавилова?

— Еще в 30-е годы он уничтожал сыновей ненавистных ему “врагов народа”. Были расстреляны дети Троцкого, Каменева, Зиновьева, Пятакова, Лакобы, Муралова и других. Много детей репрессированных находились в специальных детских домах и лагерях. Известны случаи расстрела уже после войны тех детей “врагов народа”, которые ускользнули от внимания карательных органов и смогли добиться высоких результатов в работе. Олег принадлежал именно к этой части молодых людей. Сын одного из самых ненавистных Сталину ученых блестяще окончил университет, плодотворно работал в Физическом институте Академии наук, успешно защитил кандидатскую диссертацию, что в то время было гораздо престижнее, чем сейчас. Сталину было известно, что летом 1943 года Олег был в Саратове и выяснял в местном управлении НКВД, когда и при каких обстоятельствах погиб его отец. Не стоит исключать также донос какого-нибудь завистника из ФИАНа или желание Сталина воздействовать на дядю Олега, президента АН СССР академика С.Н.Вавилова. Когда Сергей Николаевич умер, оказалось, что он перенес девять инфарктов. Два из них были, скорее всего, следствием гибели брата и племянника.

— Но зачем было убивать Олега на Кавказе? Ведь это можно было сделать и в Москве.

— Это могло вызвать в столице нежелательные разговоры, в том числе и среди иностранных дипломатов.

     Известно, что во время Тегеранской конференции У.Черчилль спросил Сталина о Вавилове. После окончания войны иностранные ученые, включая А.Эйнштейна, начали интересоваться судьбой Николая Ивановича и обращаться к его коллегам и чиновникам с запросами. Убийство в Москве могло разрушить легенду о естественной смерти академика Николая Вавилова. Ведь и самого ученого арестовали в августе 1940 года не в Москве, а на Западной Украине, во время научной экспедиции. А убийство в горах, далеко от столицы, нетрудно было представить как несчастный случай. Думаю, что и после появления этого материала найдутся сталинисты, которые поставят под сомнение факт убийства Олега Вавилова. Они затребуют текст приказа своего кумира, забывая о том, что подобные документы и не могли существовать, а соответствующие распоряжения давались, разумеется, устно. Но если быть объективным, то на основании документов и воспоминаний можно со всей ответственностью утверждать, что секретные службы в начале февраля 1946 года осуществили руками профессионального альпиниста уникальную операцию по уничтожению сына Николая Вавилова.

* * *

          Из воспоминаний Лидии Васильевны Курносовой-Вавиловой: “…Когда Олега хоронили, его уже нельзя было узнать… Я собрала повсюду рододендроны, положила их в гроб. Состоялись похороны. Милиционеры стреляли в воздух. В Москве я заранее подготовила надгробную надпись. Привязала эту дощечку к большому камню.

Затем собрались и помянули моего мужа. Когда я вернулась в Москву, Векслер сказал мне: “Уходи из Института машиностроения… Я тебя вырву оттуда, как редиску, и посажу на должность Олега”. Это говорит о том, с какой болью приняли сотрудники ФИАНа гибель Олега и как они его любили. С тех пор я более 55 лет занимаю его место в ФИАНе”.

Лидия Васильевна была удивительной женщиной. Если бы не ее преданность мужу, возможно, тело Олега никогда бы не нашли. А значит, тайна его гибели навсегда осталась бы тайной. Но то, чего не смогли сделать сильные и мужественные мужчины, оказалось под силу прелестной молодой женщине. Потому что любовь — самое загадочное из всех природных явлений, и даже именитые физики знают о ней, оказывается, не все.

Лидия Васильевна Курносова была известным специалистом в области космических исследований, астрофизики и физики космических лучей. Науке она отдала 65 лет, ушла из жизни летом 2006 года, и несколько слов из некролога, подписанного известнейшими российскими учеными, скажут о ней больше, чем толстая научная книга: “Лидия Васильевна обладала прекрасными человеческими качествами: добротой, уважением и любовью к людям, обостренным чувством долга и личной ответственности; у нее была привлекательная внешность, строгая красота, сочетавшаяся с острым умом, живостью характера и большим обаянием. Многие знакомые с Лидией Васильевной (как мужчины, так и женщины) были буквально влюблены в эту необыкновенную женщину”.

На долю Л.В.Курносовой выпало куда больше испытаний, чем под силу вынести обыкновенному человеку.

Спустя полвека после гибели Олега Вавилова единственный сын Лидии Васильевны, Михаил Курносов, поехавший в командировку в Кабардино-Балкарию, был похищен, вывезен в Чечню и год находился в плену. Все попытки его спасти оказались тщетными. Весной 2000 года бандиты забили его палками, и место его захоронения неизвестно. Кавказ оказался в ее жизни роковым местом. Но она ушла из жизни непобежденной.

Наверное, только такая женщина могла стать женой Олега Вавилова, блестящий взлет которого был прерван рукой агента секретной службы.

0

10

Князь Димитрий Георгиевич Зедгинидзе-Амилахвари
https://www.peoples.ru/military/officer/dmitriy_amilahvari/cIW5GFdzsl59u.jpeg

Длинный адрес

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D0%BC%D0%B8%D0%BB%D0%B0%D1%85%D0%B2%D0%B0%D1%80%D0%B8,_%D0%94%D0%BC%D0%B8%D1%82%D1%80%D0%B8%D0%B9_%D0%93%D0%B5%D0%BE%D1%80%D0%B3%D0%B8%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87

Князь Димитрий Георгиевич Зедгинидзе-Амилахвари[2] (чаще: Д(и)митрий Амилахвари, груз. დიმიტრი გიორგის ძე ამილახვარი, фр. Dimitri Amilakvari; 31 октября 1906[1], Чермен, Терская область — 24 октября 1942[1], Эль-Аламейн, Матрух) — офицер французской армии, подполковник Иностранного легиона, герой французского Сопротивления.

Биография
Потомок грузинского княжеского рода Амилахвари (Амилахваровых), внук русского генерала от кавалерии Ивана Амилахори. Родился в Базоркино (ныне — село Чермен Пригородного района Северной Осетии), куда семья перебралась из Гори во время событий 1905 года. После советско-грузинской войны Зедгенидзе-Амилахвари бежали в Турцию, откуда в 1922 году выехали во Францию.

В 1924—1926 годах учился в военной школе Сен-Сир, затем вступил в Иностранный легион. Получил французское гражданство. Участвовал в операциях на юге Марокко.

Во время Второй мировой войны в течение 1940 года сражался в разных местах — от Экваториальной Африки до северного полярного круга (в рядах французского экспедиционного корпуса, участвовавшего в Норвежской кампании). Из-под Нарвика эвакуирован в Великобританию, где вступил в движение «Сражающаяся Франция». Был в Эритрее, Сирии. В 1942 году принимал участие в североафриканской кампании Союзников (Ливия).

http://militera.lib.ru/research/0/pdf/balmasov_s01.pdf

Высаженный на французском побережье, батальон Амилахвари геройски дрался. Однако после тяжелых потерь, которые произошли уже в момент высадки под непрерывными бомбежками немецких самолетов, к которым быстро добавились танковые атаки, батальон Амилахвари в значительной степени потерял боеспособность. Танковые атаки из-за отсутствия противотанковых средств отбить было нечем. После тяжелых потерь батальон Амилахвари был через неделю, в том же июне 1940 г., эвакуирован в Англию. Сюда же прибыл генерал де Голль, взявший в свои руки руководство силами французов, не признавших разгрома Франции. Амилахвари его поддержал, но половина 13-й полубригады Легиона не признала де Голля и уехала из Англии (Брюнон Ж., Маню Ж. Иностранный легион, 1831–1955. М., 2003. С.436.).

Вскоре силы «Свободной Франции», куда вошла и верная де Голлю часть Легиона с Амилахвари, высадились во французской тропической Африке, захватив Габон, Камерун и другие территории, после чего легионеров перебросили в Эфиопию, где шли бои против итальянцев. Особую трудность для взятия представлял ключевой пункт обороны итальянцев в Эритрее – крепость-порт Массауа. Амилахвари сыграл важнейшую роль при овладении им. При опросе итальянцалегионера, который здесь раньше служил, Амилахвари выяснил, что центральный пункт в обороне Массауа, форт Монтекулло, имеет в своей обороне «ахиллесову пяту», внутрь его оказалось возможным проникнуть через почти незащищенные канализационные коллекторы.

В полночь 7 апреля 1941 г. Амилахвари со своим 1-м батальоном ударил в указанное итальянским легионером место форта и через несколько минут, пройдя несколько десятков очень трудных метров в его жизни по потоку фекалий, Амилахвари со своими легионерами ворвался в Монтекулло. Итальянцы были настолько уверены в неприступности форта, что его начальник отдавал приказания из офицерского казино. Внезапно в бальный зал казино, где играли и танцевали с дамами ничего не подозревающие итальянцы и играл оркестр, вошел источающий зловоние Амилахвари, чей мундир насквозь был пропитан фекалиями. Его появление было замечено итальянцами по отвратительному запаху. Когда все обернулись на него, Амилахвари объявил о падении форта. Раздраженный появлением Амилахвари в самый неподходящий момент, начальник гарнизона форта счел это за дурацкую шутку и потребовал от своего адъютанта убрать «вонючку из зала». Но тут в зал ворвались прятавшиеся до поры за дверью легионеры, и итальянцы убедились в том, что война для них окончена (см. Они же. Там же. С.437.). Как и ожидалось, падение форта Монтекулло предопределило падение Массауа, где был захвачен гарнизон в 14 600 человек, огромные трофеи, включая итальянский флот на Красном море, а вместе с ним и всей Эфиопии, захваченной итальянцами.

0

11

https://grushinka.ru/2012/06/o-valerii- … festivale/

А ЕСЛИ ПО ВТОРОМУ КРУГУ…
...
Все последующие годы мы поддерживали связь. Виделись, правда, реже: Валера начал учиться в КуАИ на радиотехническом факультете, а Мише надо было кончать среднюю школу. Но всё равно: кто-то позвонит, и опять соберёмся втроём, пойдём на лыжах по нашим любимым маршрутам, отпразднуем наши с Валеркой дни рождения (Валера родился 23, а я – 28 октября) или проплывём на байдарках по реке Кондурче три-четыре дня в майские праздники. Мальчишки знали всё обо мне. У меня на глазах и с моей помощью организовывались их походы, планировались участия в слётах, соревнованиях, фестивалях «Студенческая Весна».
На наших с Мишей глазах зарождалась мужская дружба Валерки с Борей Кейльманом и его светлая любовь к самой красивой девушке всего потока факультета, на котором он учился. На наших же глазах за пять лет учёбы в институте он превратился в одного из лидеров куйбышевского туризма, главного собирателя и пропагандиста, зарождавшегося в стране жанра авторской песни, которую в то время называли студенческой или самодеятельной. Именно он вместе со своим сокурсником Борисом Есиповым вывел в Куйбышеве эту песню на театральные подмостки фестивалей «Студенческая весна».
Гибель Валеры Грушина потрясла всех, кто хоть немного знал его. Этого не должно было случиться, но случилось…

Для организации поисков в Нижнеудинск сразу вылетели отец Валеры Фёдор Иванович и его друзья Анатолий Головин и Слава Петрухин. Фёдор Иванович организацию поисков сына взял на себя. Он подключил нижнеудинскую авиацию, местных рыбаков и охотников, правоохранительные органы Нижнеудинска, участковых милиционеров деревни Нерха и села Порог.

Старший Грушин скрупулёзно выискивал люднй, которые хорошо знали начальника метеостанции Хадома Третьякова. О нём говорили разное. Одни говорили, что он хороший отец, муж и начальник – трудоголик. Якобы, он один прорубил просеку в 60 километров от Хадомы до Нерхи. Говорили, что он хороший хозяйственник – занимался заготовками жимолости, ирги и трав. Мог этим, а также солониной, вяленым хариусом и грибами одаривать нуждающихся.
Другие считали его «тёмной лошадкой», ведь начальником Хадоминской метеостанции в глухую тайгу он был назначен из-за белой горячки. Якобы, много мутного народца заглядывало на заимку метеостанции, но далеко не всегда Третьяков спешил сообщать об этом в правоохранительные органы.
За год до гибели Валерки на него были заведены уголовные дела по поводу пропажи группы золотоискателей и гибели охотников-браконьеров. Кроме этого, ему вменялось незаконное пользование моторной лодкой, которая в инвентаризационных списках метеостанции не числилась.
Искали Валерку до 7 ноября, пока по реке не пошла шуга. В поисках участвовали и местные нижнеудинские рыбаки, охотники и опытные туристы Куйбышева. За время поисков нашли двух погибших туристов из других групп, сплавлявшихся по Уде, но Валеру не нашли.

После трагедии мы с Мишей часто навещали семью Грушиных. Они жили в Новокуйбышевске. Семья была большая, дружная: бабушка – мама отца Валеры, родители — Фёдор Иванович и Белла Яковлевна, сестра Нелли, братья Юрий, Михаил и Александр. На момент гибели Валерия, его старший брат Юрий Фёдорович уже окончил институт, был женат и жил в Куйбышеве. Когда бы мы ни были у Грушиных, всегда видели Мину Яковлевну, сестру мамы Валеры. Валера не вернулся из похода и мы с Мишей чувствовали себя так же тяжело, как и вся его семья.

...
Приходить, навещать Грушиных с каждым разом становилось всё тяжелее, ведь в семье Валерку ждали и никак не могли поверить в его гибель.
Во время одного из таких посещений, Фёдор Иванович отозвал меня в сторону и вручил письмо-доверенность действовать от его имени, свидетельство о рождении и паспорт сына. Он просил меня, чтобы я получила свидетельство о смерти Валерия. Ему хотелось знать поподробнее обстоятельства и подробности гибели любимого сына.
С момента организации первой группы по его поискам, а их было организовано шесть за полгода, Фёдор Иванович отслеживал все их действия. В семье знали, что с сентября 1967 по май 1968 годов река вынесла около сорока трупов, но Валеркиного среди них не было.

Отказать отцу я не могла. Посоветовавшись в областном клубе туристов «Жигули» с Людмилой Васяниной и ректором КуАИ Виктором Павловичем Лукачёвым, мы решили, что нужно ехать в Нижнеудинск. Я взяла отпуск на работе и выехала.
В Нижнеудинске в районном Управлении Внутренних дел я встретилась со следователем майором Виктором Трофимовичем (фамилию его моя память, к сожалению, не сохранила), который вёл дела по событиям на Хадоме. В районный ЗАГС мы пришли вместе с ним. Я предоставила доверенность и документы, которыми меня снабдил Фёдор Иванович, а майор какие-то свои протоколы и акты. Предоставила я и только что вышедшую статью собственного корреспондента газеты «Комсомольская правда» Киры Лавровой о гибели Валеры «Полюс мужества».
Но в выдаче свидетельства о смерти в ЗАГСе мне отказали. Нам сказали, что на реке Уде на стрелке с Хадомой каждый год гибнет по пять-шесть человек. Дела последнего года не были ещё закончены производством, но главным их аргументом было то, что уголовного дела по факту гибели Валерия Грушина вообще не заводилось и заявлений по этому поводу ни от кого не поступало. Тем не менее для родителей всё же дали письменное разъяснение о причине отказа.
Там же, в Нижнеудинске, майор Виктор Трофимович помог мне встретиться со спасёнными детьми и я столкнулась ещё с одной трагедией. Мать детей Зинаида Третьякова с самого момента несчастья, разразившегося 29 августа 1967 года, боролась за их жизни. Как мать, она винила, проклинала за случившееся 29 августа мужа. А как жена своего мужа, его оправдывала, защищала и жаловалась на то, как не просто было ему вести большое хозяйство, организовывать быт на метеостанции, в штате которой было всего три человека: начальник, метеоролог и радист.
В её глазах застыла неизбывная боль. В ночь после гибели Валерия она потеряла их отца и своего мужа Константина Третьякова, застрелившегося во дворе дома.
Лёня, старший сын, при непосредственном спасении которого погиб обессиливший Грушин, вытащивший до этого из ледяной воды племянницу Люду, тяжело болел. Его нашли в шивере в километре ниже по течению от Хадомы, он сильно простыл и на глазах умирал. У него была хорея – воспаление головного мозга и вскоре он, действительно, умер. Младший сын Николенька, которого на берег вытащил сам Третьяков, постоянно заходился в неистовом кашле и задыхался. У него всё время держалась высокая температура. Это было последствием сильного переохлаждения. Забегая вперед, скажу, что Коля тоже через несколько лет умер. Таким образом от семьи Третьяковых вскоре никого, кроме матери не осталось.
...
Тамара МУРАВЬЁВА

Их методы...
https://ok.ru/group/51779565256844/albu … 6592074380

https://i.mycdn.me/i?r=AyH4iRPQ2q0otWIFepML2LxRcUuiZ1HtWhFn82FnnHgnKw

1964. Попытка
снять плот с камня взрывчаткой, которую зачем-то вёз с собой Шинкарук В.
(выходец из Кашпирских рудников под Сызранью), вероятно, чтобы глушить рыбу.
Кусок бревна из плота вырвало, но плот остался на месте.

https://ok.ru/group/51779565256844/album/51793752555660
Туризм в КуАИ и авиаторов

0


Вы здесь » Перевал Дятлова forever » Другие интересные темы » Человеческие истории